Бывает, я и сейчас летаю во сне. Все ещё расту, что ли? Я многажды бороздил небо в запомнившихся детских снах. Летал, потому что за спиной у меня были крылья. Крылья – как у планера, с загнутыми концами. Такие я видал в кружке юного авиамоделиста, в котором так и не прижился, потому что – не технарь. Эти крылья мне вполне по размеру, и они почему-то самостоятельно махали у меня за спиной. Я разбегался, и мои крылья начинали жить сами по себе, я как-то взлетал и потом парил, парил в бесконечном синем небе. Мои крылья жили своей жизнью, но берегли меня. Далеко подо мной была жёлтая дорога, я летел и – никакой тревоги. Высота не пугала.

Потом всегда наступало утро. Я плёлся в школу. Шёл не торопясь, потому что до школы идти – всего ничего, а я как был, так и остаюсь по жизни тем тревожно-обязательным человечком, для которого важно пораньше выйти и вовремя явиться, нежели хоть на минуту опоздать. По дороге в школу из моих снов мне совсем мало вспоминались детали жёлтой дороги и неба сверху, ну, разве только то, что оно было синим и бесконечным. Зато всегда помнил, что ночью опять летал. Что летал и, на зависть беспамятному суслику, разговаривал с собой. Я шёл до школы и своей мальчишеской головой часто думал о полётах во сне как наяву: «Зачем это мне – полёты во сне? И что же мне делать с моей уникальной летательной способностью?».

Думал я, понятно, по-детски. А это значит – не мучительно, а вполне беззаботно, не загружаясь и не утруждаясь найти-таки ответ, невзатяг, короче. И логично, что мои вопросы естественным образом скоро отпускали меня. Стоило только зайти в тепло старой школы, и вопросы уходили, как уходила зябкость утренней неспешной прогулки до школы длиною в несколько сот шагов. И тогда – уффф, и выдохнул, и забыл, и жизнь продолжается: с «трояками» в дневнике, с нелогичным школьным хором и непродолжительными спортивными секциями, с пьянящей черёмухой по периметру школы и с прочим вечным.

А полёты во сне возвращались. Часто. С ними снова приходили вопросы: «Зачем – мне? Что мне этим делать?». И так по кругу. Но наконец-таки ответ пришёл! Приснился. Видать, потому что я очень хотел найти ответ.

Детские сны бывают многосерийными. Доказано мною. Надо лишь очень-очень хотеть увидеть продолжение! И однажды насильно заставить себя уснуть, чтобы догнать улетающий желанный сон, и тогда, когда принудительно уже почти заснул, вымолить неизвестно у кого, чтобы продолжился именно тот сон, что зацепился, который – запомнился, желанный. И при этом важно из головы выбросить будильник, ведь он взорвётся ещё не скоро, а значит – для продолжения сна время есть.

«Что мне с того, что я умею летать?». Ответ пришёл неожиданно. Случайно открылся. Во сне. Я вдруг взлетел высоко-высоко, и мой враг тогда стал мельче маленькой букашки. А с таким маленьким безобидным отчимом можно было сделать что угодно. Хоть в раковину его смыть! Открыть кран до упора, чтобы водопроводная струя шумела сильно-сильно, и с санфаянсовой скользкой поверхности смыть отчима туда, в канализационную темноту, чтобы он там пропал, сгинул навсегда из моей и из нашей жизни, чтобы умер… Помню, тогда во сне я прямо обалдел – так я обрадовался открывшейся способности сделать своего отчима ничтожно малым, чтобы потом запросто убить его: малюсенького, задолбавшего уже, ненавистного. Я тогда буквально захлебнулся детским ликованием в своей хрупкой ирреальности, и из-за этого даже проснулся. Бешено-радостное сердцебиение душило меня – теперь я знал, как убить отчима. Я лежал и ликовал, и не думал, что ночные сказки всегда разбиваются об утренние реалии, так и не сбывшись, и что не Менделеев я.