Мать вышла. А в нём еще долго тогда бурлила дикая злость. Пусть Сеню своего в зад лижет! Он у нее на особом положении. Выслуживается перед ней, пёс поганый! Только и слышишь: «Мам!», «Мам!», «Мам!», «Мам!» И собаку выгуливает, и в магазин лётом по первому её свистку! И на родник – за чистой питьевой водой!

А голая девица на картине все также хищно щурила на него свои чёрные глаза. Выброшу завтра же на помойку! И буйвол этот тоже! Того и гляди, острым рогом печёнку пронзит! Мчится так, что искры из-под копыт!

Злость разбирала такая, хоть головой об стенку бейся! Откуда это всё прёт?! Как спастись от этого бешенства?! Сунься в этот момент к нему Сенька, измолотил бы до полусмерти. Но Сенька на рожон не лез. Мать, видать, научила, мол, держись подальше. Строит из себя святую! Взгляд как у Богородицы! С милостливым таким укором… Плевать он, Генка, хотел на её взгляды!

Стукнул кулаком по тумбочке, замычал, заскрипел зубами. Да что же это с ним творится?! Удивляло одно: как только мать начинала молиться, из него как будто пар выпускали. Вот и сейчас злость перестала кипеть. Так и представил: мать у себя в спальне сидит перед иконой Богородицы, сложив руки на коленях, в подсвечнике горит свеча, на блюдечке дымится тлеющий ладан.

Почему его так заносит? И отчего возникает эта злость? Не всегда, конечно… Чаще всего – в минуты похмелья. А так-то он мать с братом вообще-то любит. Случись что с Сенькой, свихнулся бы с горя. Однажды Сенька (тогда еще в школу не ходил, лет пять или шесть ему было) решил проверить по секундомеру, сколько минут под водой без воздуха сможет пробыть. Придумал ведь! Напустил полную ванную воды, разделся до трусов, зажал рукой нос и лёг в воду вниз лицом. Заходит он, Генка, в ванную, и видит Сенькину выгнутую спину, а лицо в воде. Думал, что брат захлебнулся. Такой ужас по ногам ударил, еле устоял. Схватил его, вытащил из воды, а тот глаза таращит да еще пальцем у виска крутит, мол, ты что, того? Ох, и досталось ему тогда!

– Попробуй, так ещё сделай! Я тебе такие рога на лбу наставлю, долго помнить будешь! Лежит, как утопленник! А если бы не я, а мать вошла? У той бы точно разрыв сердца случился!

И с досады секундомер в форточку выбросил. А потом ещё долго дрожь в коленях не проходила. Да и не только в коленях, всё внутри тряслось.

Мать, конечно, его, Генку, тоже жалеет. Хоть и сказала, что, мол, больше кормить не будет, пока работать не пойдёт, но сало в холодильнике держала. Сенька сало не ест, мать – тоже. Значит, для него покупает. В её присутствии в кухню Генка не заходил, а Сеньки не стеснялся. Супы, конечно, не разогревал, а вот сало, сыр, колбасу незаметно «отначивал». А что ж ему с голоду умереть?! Кто его на работу возьмёт, когда в трудовой запись: «Уволен по тридцать третьей»? Ежу понятно: за пьянство. Конечно, ящики грузить на рынке можно и без трудовой, но уж больно не хотелось!

Мысли унеслись в такое далёкое теперь уже детство. Мать и отец души в нем не чаяли. Еще бы! Первенец! Мать родила его в девятнадцать лет. А он всё время болел. Что с ним происходило, не помнил. Но когда приходил в себя, на него смотрела мать, и взгляд её светлых глаз был полон любви и страдания. И от этого становилось так хорошо, что он тянул к ней руки и улыбался. Куда все это делось? Детство было таким безоблачным, что, казалось, этот рай земной будет длиться вечно. Ан нет! Потом всё резко изменилось. И где-то в глубине души затаилась обида: его обманули! Чем старше он становился, тем все резче звучал голос отца. Особенно после рождения Сеньки. Только и слышал: «Не кричи, Сеня спит!», «Не бегай, как сумасшедший! Сеню с ног собьёшь!», «Не ешь один! Поделись клубникой с Сеней!». Раздражение против этого Сени началось еще тогда, когда он был у матери в животе. «Не маши локтями! Ударишь нечаянно маму по животу! А там Сенечка, твой маленький братик!» – «Да не хочу я никакого братика!» – истошно орал он и получал за это от отца подзатыльники. А мать только головой качала: «Братик тебе непременно нужен, иначе вырастешь эгоистом!». Но значения этого слова Генка долго не понимал, а спрашивать родителей не хотелось. Даже сейчас, когда он слышал это слово, внутри закипала какая-то ярость. Оно казалось чем-то страшным, колючим и зловонным. И кружило оно над ним все чаще, норовя приклеиться хоть с какой-нибудь стороны. Но Генка, как мог, от него отмахивался и громко хлопал дверью, отпугивая настырное словцо. Оно оставалось в прихожей, там, где висел на магните косматый тролль, какой-то норвежец подарил матери где-то на на международном семинаре. Слово «эгоист» подходило больше этому троллю, который щерился из угла. Генка все собирался кому-нибудь подарить этого тролля, чтобы не скалился, не злорадствовал. Но всё забывал. А, может, жалел. Что-то в этом тролле было ему сродни.