– А госпоже Кинуйо еще не надоели папины бутерброды? Она же их каждый день ест.

– Госпожа Кинуйо говорит, что ей нравятся и папин кофе, и его бутерброды.

– Я не знаю почему. Папины бутерброды не такие уж вкусные, – все так же громко заявила Мики.

Кто-то высокий вышел из кухни.

– Так-так, кому это тут не нравятся мои бутерброды?

Это был Нагаре, владелец кафе и отец Мики. Кей, так звали мать девочки, умерла. У нее было слабое сердце, и она скончалась шесть лет назад, сразу же после рождения дочери.

– Ой, так, дорогие, пойдет-ка moi лучше отсюда, – объявила Мики. Она поклонилась Киоко и ретировалась в заднюю комнату.

– Moi?

Киоко удивленно уставилась на Нагаре, словно хотела спросить: «Где она этому научилась?»

– Без понятия, – пожал плечами Нагаре. Покосившись на него и Киоко, Йошуке стал толкать мать в плечо.

– Давай уже пойдем? – попросил он, словно ему надоело ждать.

– Ой, мы же уходить собирались, точно, – сказала Киоко и встала со стула у стойки, а потом спародировала Мики: – Moi покидает вас, дорогие.

Она отдала бумажный пакет Йошуке и, не глядя в счет, положила купюры за бутерброд, кофе и два сока на стойку.

– Второй апельсиновый сок в подарок, – сказала Казу, забирая со стойки только часть денег, и стала громко стучать по клавишам кассы.

– Нет, я оплачу.

– Ты не платишь за то, чего не заказывала. Я просто угостила Йошуке.

Киоко не хотела забирать те деньги со стойки, но Казу уже сложила остальные купюры в ящик кассы и протянула ей чек.

– Ой, ну ладно.

Киоко было как-то не по себе оттого, что она не оплатила второй напиток, но женщина знала, что Казу ни за что не возьмет за него деньги.

– Ладно, будь по-твоему, – сказала Киоко, забирая деньги со стойки. – Спасибо!

Она вернула деньги обратно в кошелек.

– Передай мои наилучшие пожелания почтенной Кинуйо-сенсей, – произнесла Казу с вежливым поклоном.

Кинуйо учила Казу рисованию, с тех пор как той исполнилось семь лет. Именно по совету пожилой женщины она поступила в университет и после его окончания работала на полставки в школе искусств своей учительницы. Теперь, когда Кинуйо положили в больницу, Казу преподавала во всех классах.

– Я знаю, что у тебя здесь много работы, и от души благодарю за то, что ты снова ведешь все уроки в школе на этой неделе.

– Никаких проблем, – ответила Казу.

– Спасибо за апельсиновый сок, – поблагодарил Йошуке, кивнув Казу и Нагаре, стоявшим за стойкой, и первым вышел из кофейни.

– Ладно, я пойду.

Киоко помахала рукой на прощание и вышла следом за Йошуке.

Когда они ушли, исчезла оживленная атмосфера, и в кофейне воцарилась тишина. Здесь не играла музыка, и было слышно лишь, как женщина в белом платье листает страницы романа.

– Как там, она сказала, дела у Кинуйо? – спросил Нагаре у Казу, натирая стакан, который он держал в руке, до блеска. Его голос звучал так, словно он разговаривал сам с собой.

Казу медленно качнула головой, не отвечая на его вопрос.

– Понятно, – тихо произнес он и исчез в задней комнате.

Теперь с Готаро в кафе остались только Казу и женщина в белом платье.

Официантка стояла за барной стойкой и прибиралась.

– Я хотела бы узнать обо всем подробнее, если вы не против, – произнесла она.

Казу была готова услышать, отчего Готаро стремился вернуться в прошлое.

Он бросил на нее быстрый взгляд, но тут же отвел глаза. Готаро сделал глубокий вдох.

– Вообще-то, – начал он, предполагая, что раньше нарочно умалчивал о причинах своего стремления. Возможно, он ничего не говорил из-за того, что в кофейне сидела Киоко, которая была ему чужой и которой не касалось его дело.

Но теперь, кроме женщины в белом платье, здесь никого не было. Только Готаро и Казу. Волнуясь, он принялся объяснять.