Но Стёпа напомнил о том, что пишет писатель не о том, что видит, а о том, как чувствует. И если в книге только то, что видел, так и Толстой бы ничего не написал. И был бы один Чехов. Тут заспорили о значении этих фигур в литературе. Потом перешли на фантастику. Называли фамилии, стараясь не упомянуть присутствующих, раздавали эпитеты. Самое популярное слово было – «отвратительно».

Организаторы ходили по номерам, что-то говорили о транспорте и о банкете, который тоже с какого-то перепугу перенесли. И еще, что в знак поддержки фантастики руководство пансионата разрешило задержаться на день, а то и на целых два. С питанием и все такое. Организаторам кричали «ура» и поили их водкой. Потому что именно водка еще оставалась.

Доели сало, попели старые песни, послушали новые стихи.

Настроение у всех было благодушное и приятно расслабленное.

– А конвент-то в этом году просто вот душевный какой-то, – говорили, расходясь. – Лишь бы, тьфу-тьфу-тьфу, не в последний раз.

Пора было идти на разные общие церемонии и потом опять на ужин.

– Вечером здесь собираемся?

– Или здесь, или сходим все же к Василию Васильевичу. А то неудобно как-то. Он нас, выходит, посетил, уважение оказал, а мы его вроде как игнорим, что ли…

На том и порешили.

Телефоны у всех до сих пор так и не работали. Но тут уж администрации сказать было нечего. Сотовая связь не от них зависит. Поэтому ругались просто так – в воздух.

– Слушай, – придержал Иван Сергея. – А вот если бы вот так сверкануло прямо над нами? Тогда как?

– Ну, как… Воронка – и ни одного фантаста.

– Выходит, повезло, значит?

– Ну, вроде того.

И они пошли награждать отличившихся, радоваться вместе с награжденными, кричать и веселиться. Потому что конвент, что ни говори, удался на славу.

Особенно, если еще и банкет получится.

И еще один этаж. Давай-давай-давай… На площадке передохнем, как дотащим.

– Уносите сейчас же свою мебель! Вы мешаете жильцам!

– Ладно, ладно, мамаша, не шумите. Это мы тут нашего командира перевозим.

Увидев погоны, злобная старушка сразу стала улыбаться и усиленно жалеть «бедных солдатиков». Теперь, небось, целую неделю на почерневшей от времени скамеечке, что вкопана у подъезда, будет обсуждать с такими же старушками, какие все-таки гады, эти отцы-командиры. Как они эксплуатируют труд своих солдат. Что солдаты – мы, то есть – это для них просто, как рабы настоящие. Старая она, дурная… Да мы на самом деле просто рвались в добровольцы, лишь бы из части выпустили. Увольнительную не дождаться, служба посменная, между сменами сплошные учения строевые, да боевые. А тут – целый день фактически на воле. Даже без пилоток – оставили их в машине. И расстегнулись чуть не до пупа, потому что жарко. А капитан на это – ни слова. Не требует, чтобы застегнулись, чтобы головной убор и прочее отдание чести.

И весна на улице… Ах, какая весна! Черемуховая, а то ли сиреневая, даже и не понять, сладко пахнущая, кружащая голову.

Вот в городке у нас ничего такого пахучего нет. Есть черный асфальт, размеченный белыми полосами и стрелками. По полосам строимся, по стрелкам поворачиваем на строевых смотрах.

А еще тут, на воле, ходят девушки. Вот если бы они в этом подъезде ходили, так мы бы их просто донесли до самого верха на этом тяжеленном старом диване. А раз нет их, так остановимся и передохнем, вытирая пот рукавами.

– Слышь, Длинный, а чего он в старье таком квартиру получил? В новых домах всегда лифты есть, и даже грузовые бывают!

Длинный – это я. Но это не кличка, это просто он так говорит, факт констатирует. Я просто в строю стою самым правым. Сразу за сержантом. Вот сержант у нас как раз маленький. Это его немного расстраивает, чувствую. Поэтому он всегда ходит прямой, как лом проглотивший, и пытается смотреть на всех чуть сверху. Это у него не получается. Я слышал, он собирается потом в училище. Конечно, когда до полковника дорастет, сразу все станут ниже. А пока сержант – пусть уж так, пусть потерпит немного.