Мне подумалось, что он хочет попросить прощения за то, что вел себя как полный придурок и разорвал бесценное письмо только потому, что ему, видите ли, показалось, будто я над ним издеваюсь. Но нет, ничего подобного! Больше он не проронил ни слова. Теперь вид у него был печальный. А я терпеть не могу, когда люди грустят, – еще больше, чем когда злятся.

– Моя мама тоже сумасшедшая, – услышала я свой собственный голос. Мне нужно было хоть что-то сказать, потому что я не могла больше пить эту дрянь. Орест поднял на меня глаза. – Правда, – продолжила я. – Например, она совсем не ориентируется в пространстве. Она может заблудиться по дороге с работы, хотя проработала там десять лет. А однажды, когда в прихожей стало плохо пахнуть, мы обнаружили в ее спортивной сумке треску.

– Треску?

– Треску. Свежую, не замороженную… А ее кроссовки, представь, лежали в пакете в холодильнике.

И тут лед тронулся. Орест улыбнулся. Улыбка у него была как у мамы. В ней чудился отблеск далеких звезд. «Теперь или никогда», – подумала я.

– Послушай, мне всё равно, чем занимается твоя мама, плевать на эту странную табличку, но я не понимаю, почему ты разорвал письмо! Мне дал его какой- то человек – и он сказал, что это очень важно. Он спросил, не рыба ли я. В смысле, по гороскопу. Так и есть! И еще он добавил, что ты переедешь в этот дом через сто дней. Так и случилось! Будущее зависит от того, получишь ли ты это письмо, – вот его слова.

Улыбка мгновенно пропала с лица Ореста.

– Нужно было скорее бежать от него. Всё как у этих психов, которые таскаются к моей маме. Рыбы, и звезды, и прочая чушь!

– Ну да.

Ясное дело, это всё звучало бредово. Супербредово. Именно потому-то и было так увлекательно! Я решила попытаться снова.

– Но я не сумасшедшая. И я всё равно не понимаю, что там написано в письме. Может быть, ты всё же на него взглянешь?

– Что? Я думал, оно разорвалось.

Разорвалось? Ха! Словно он случайно разорвал его на миллион кусочков…

Но, к счастью, я человек осторожный и предусмотрительный. А что, если бы я потеряла письмо? Или вдруг мама обнаружила бы его во время приступа Тревожности? Что тогда с будущим?

Поэтому я, конечно же, скопировала письмо. В трех экземплярах. Один спрятала в своей комнате. Второй – в подвале, где стиральная машина. А третий лежал в рюкзаке, с которым я пришла к Оресту.

Ясное дело, мама иногда проверяет мой рюкзак. Но есть одно место, потайной карман за подкладкой спинки, о существовании которого она не подозревает. Там я прятала настоящее письмо. А теперь в нем лежит копия, сложенная столько раз, что она превратилась в бумажный кубик. Я как могла постаралась его разгладить.

– Вот.

Я сунула листы в руки Оресту.

Орест нехотя взял их. Копия, конечно же, уступала настоящему письму, потому что бумага была простая и белая – обычная офисная вместо старинной, тонкой и пожелтевшей. Но текст, по крайней мере, сохранился. Первая страница заполнена черной ручкой – плотно-плотно исписана старообразным почерком с завитушками, похожим на затейливый узор. Красиво, конечно, но почти нечитаемо.

Орест тоже так считал. Мельком взглянув на строчки, он вернул письмо мне. И, поскольку у меня было сто дней на то, чтобы разобраться, я знала текст почти наизусть. Так что я прочла его Оресту вслух.

Лерум, 3 декабря 1892 года

Мое имя Аксель Острём, и я только что закончил свою службу в дорожно-строительном ведомстве в звании майора. Вчера утром состоялась торжественная церемония, на которой меня отблагодарили за долгие годы работы над строительством набережных, мостов, портов, улиц и водных сооружений в Гётеборге. Вероятно, именно поэтому у меня возникло желание описать события, произошедшие летом 1857 года, хотя они и характеризуют меня как вора и мошенника. В свое оправдание могу сказать лишь, что в момент свершения событий, о которых я сейчас намереваюсь рассказать, я был глубоко убежден в необходимости принятого мною решения.