– Я Безу Фаш, – представился он, когда Лэнгдон переступил порог. – Капитан центральной дирекции судебной полиции. – Голос у него был соответствующий: гортанный рокот, словно надвигающийся шторм.

Лэнгдон протянул руку.

– Роберт Лэнгдон.

Фаш с сокрушительной силой сжал его ладонь.

– Пойдемте, мистер Лэнгдон. – Темные глаза капитана неотрывно смотрели на него.

Капитан Фаш держался, как разъяренный бык: плечи развернуты, подбородок уперт в грудь.

Лэнгдон последовал за ним по знаменитой мраморной винтовой лестнице в подземный атриум под стеклянной пирамидой. Спускаясь, они миновали двух вооруженных автоматами полицейских. Смысл их присутствия был очевиден: никто не войдет в музей и не покинет его, если на то не будет благословения капитана Фаша.

Лэнгдон подавил неприятное чувство. В обхождении Фаша он не заметил особого радушия, и атмосфера в Лувре в этот час была почти мрачной. Лестница, как проход в темном зале кинотеатра, освещалась цепочкой встроенных в ступеньки неярких ламп, каждый шаг отдавался эхом под стеклянным куполом над головой. Посмотрев наверх, Лэнгдон увидел мелькавшие на стеклах брызги от фонтанов.

– Одобряете? – Фаш указал наверх, приподняв широкий подбородок.

– Ваша пирамида великолепна, – вздохнул Лэнгдон, слишком уставший, чтобы продолжить игру.

– Шрам на лице Парижа, – буркнул полицейский.

Один – ноль. Лэнгдон почувствовал, что пригласившему его французу не так-то просто угодить. Интересно, подумал он, в курсе ли Фаш, что купол пирамиды по недвусмысленному требованию президента Миттерана сооружен из 666 стеклянных панелей? Это странное пожелание вызывало жаркие споры среди любителей искать во всем тайный смысл и считавших, что цифра 666 не что иное, как число сатаны.

Лэнгдон решил не обсуждать эту тему.

По мере того как они спускались в подземный вестибюль, его взгляду открывалось все больше погруженного в сумрак пространства. Сооруженный в пятидесяти семи футах под землей зал площадью в 70 000 квадратных футов напоминал бескрайний грот. Бледно-желтый мрамор отделки сочетался с золотистым камнем фасада здания. Обычно это помещение искрилось солнечным светом и гудело толпой туристов, но сегодня было пустым и темным, отчего возникало ощущение, будто находишься в холодном склепе.

– Где же штатная музейная охрана? – спросил Лэнгдон.

– En quarantaine[3]. – Фаш ответил таким тоном, словно Лэнгдон подвергал сомнению его решение. – Сегодня вечером в здание проник человек, которого явно не должны были сюда пускать. Охранников Лувра допрашивают, а пока их функции выполняют мои люди.

Лэнгдон кивнул и прибавил шаг, чтобы не отставать от Фаша.

– Насколько хорошо вы знали Жака Соньера? – спросил капитан.

– Вообще не знал. Мы ни разу не встречались.

– То есть сегодня вы должны были с ним познакомиться? – удивился Фаш.

– Да. Мы договорились встретиться с ним у стойки администратора в Американском институте после моей лекции, но он не пришел.

Пока Фаш делал пометки в маленькой записной книжке, Лэнгдон окинул взглядом менее известную пирамиду Лувра – перевернутую. Это был световой люк, который нависал сверху, словно сталактит.

– Кто первый предложил встречу? – неожиданно спросил капитан. Они поднялись на несколько ступенек вверх. – Вы или он?

Вопрос показался Лэнгдону странным.

– Соньер, – ответил он, пока они шли по проходу в южное крыло «Денон», самый известный из трех музейных отделов. – Несколько недель назад его секретарь связалась со мной по электронной почте. Написала, что хранитель наслышан, что в этом месяце я собираюсь прочитать в Париже лекцию, и хотел бы обсудить со мной какие-то вопросы.