«Красота! Среди бегущих первых нет и отстающих!..» – пришли Игорю в голову строчки из какой-то древне-лохматой песни позабытого всеми певца. Но в то же время разило от «Ариэля» чем-то жутким. Может, предрассудки? Может, но представить себе электрическую Лану Нерв не мог.

Позавтракав, он решил съездить туда, где все начиналось. Ему просто некуда больше было идти.

Приземистое старое здание дышало монументальностью. Окруженное со всех сторон высоченными соснами, оно напоминало вековой камень, несокрушимый, неподвластный времени и невзгодам. От массивных входных дверей обратным амфитеатром спускалась лестница, соединявшаяся у основания с дорогой, мощенной бетонной плиткой. Дорога, в свою очередь, совершая пару изгибов, вела через старый парк к воротам со звездами в центре чугунных двухтонных створок. Конечно, воротами пользовались редко, в особых случаях. Открывать и закрывать их, даже с помощью современных моторов, было делом долгим и хлопотным, на это гораздо лучше годились шлагбаумы у заднего въезда, которым пользовались черные автомобили начальствующего состава.

Институт жил обычной жизнью. Как и десятки лет назад, по коридорам, переговариваясь вполголоса, спешили курсанты или важно шествовали преподаватели – высшие чины корпуса нейронной криминалистики, занятые раздумьями.

В миру это загадочное заведение именовалось НИСПом – Национальным институтом следственной психологии – и простому обывателю представало малоинтересной государственной конторой, «которая была всегда на моей памяти, но, чем конкретно занимается, не знаю».

Институт не являлся звездой телепрограмм и радио, о нем не писали газеты и даже сетевой поисковик выдавал только повторяющиеся ссылки на скудный официальный сайт и обрывки ничего не значащих материалов, где аббревиатура «НИСП» отмечалась вскользь.

Но у здешних обитателей всех поколений за НИСПом закрепилось прозвище Улей.

Хотя институтская территория располагалась на стыке Защекинска и передовых районов Западного Мегаполиса (совсем недалеко, всего в нескольких кварталах от Линии свободы), складывалось впечатление, что Улей прятался где-то на отшибе, в сотнях километров от цивилизации, а высотки тех самых кварталов, словно горная гряда, отделяли его тихую жизнь от суматошной городской реальности.

Стены Основного учебного корпуса, «намоленные» за долгую историю, хранили память о поколениях Нервов, постигавших трудную науку психозрения. Старшие курсы и одаренные новички ощущали исходившие от них волны прошлых свершений и драм. Здесь бережно культивировалось знание, уходящее корнями в домегаполисную эпоху освоения Земли.

Игорь любил огромный институтский парк, здесь легко дышалось. Вдруг расхотелось обдумывать текущие проблемы, и память увела в прошлое.

Всю сознательную жизнь Игорь провел в Улье, родителей не помнил. Из личного дела выходило, что они погибли на ребисовых рудниках, когда сыну едва исполнилось три года, – сначала отец, потом мама. Очевидно, родители были прекрасными людьми и любили друг друга, раз мама отправилась за отцом в такое гиблое место.

Маленький Игорь после трагических событий несколько лет прожил в семье отцовского товарища. Его, крепкого усатого работягу с сильными ручищами и не сходящей с лица доброй полуулыбкой, Кремов помнил довольно хорошо. Хоть приходилось несладко, дядя Витя почему-то не уехал на юг в поисках заработка, а остался у северо-восточного кордона – первой очереди заселения беженцами из Солнечного. Местность считалась самой бесперспективной: кругом пустоши, до Линии свободы как до звезды, блага цивилизации отсутствуют, дорог по пальцам перечесть. В молодой семье дяди Вити еще не было своих детей, и они с женой приняли Игоря как родного. Несмотря на трудности, жизнь постепенно вошла в нормальное русло. Тетя водила Игоря в детский сад, наспех организованный в поселении беженцев, само оно стало называться «станичкой», появилась работа – дядя трудился в сельском хозяйстве, кажется. Инженеры нашли воду, поставили водонапорную башню, смонтировали радиоточку, а пустошь люди принялись засаживать можжевельником. Станичка так и осталась крайним населенным пунктом Большого Мегаполиса со стороны покинутого навсегда Солнечного. Севернее кроме можжевельника ничего не было.