Пит включил диктофон.

– Итак, «Преступление и наказание», миф Ореста, – напомнил он.

– А о чем вы собираетесь писать? – В свою очередь, задал вопрос Булатов.

– Понятия не имею, – легко отозвался Пит. – Честно скажу: пока мне интересно только то, что у вас нет материальных претензий к этой жизни. У всех остальных они, по-моему, есть. То, что я о вас слышал, так не похоже на все остальное… Мне просто захотелось с вами встретиться. А то, что вы рассказываете… Я ощущаю себя просто идиотом, словно вы говорите на другом языке. Впрочем, об этом я тоже слышал: что вы, разговаривая по-русски, говорите, словно на другом языке.

– Что же вы обо мне слышали? – улыбнулся Булатов. – И от кого?

– Я слышал разное, – достаточно веско обронил Пит.

– Понятно… понятно… Значит, вы знаете?

– Знаю.

– Ну, и как же тогда быть? Ведь, по-моему, про это и сейчас писать нельзя. Ну, что я в тюрьме сидел.

– А почему вы решили, что я непременно буду о вас писать? – усмехнулся Пит.

– Как же, вы – журналист…

– Журналисты не только пишут, они еще исследуют жизнь. Считайте, что именно этим я сейчас и занимаюсь.

– Ну да… ну да… – как бы согласился Булатов. – Мне рассказывать? – он постучал пальцем по диктофону.

Пит кивнул и закурил.

– Вам действительно интересно? – настаивал Булатов.

– Если бы мне были неинтересно, я бы встал и ушел, – честно признался Пит.

– Согласен, – после раздумья сказал Булатов. – Конечно, мне бы хотелось заинтересовать кого—то своими идеями, но, как правило, человек в течение своей жизни не успевает сделать и то, и другое. Я работаю с большим опережением, я это чувствую… Понимаете, убийство – это всегда раскол сознания. Вот почему у Достоевского – Раскольников. Всегда считалось, что фамилию своего главного героя Федор Михайлович позаимствовал у русских раскольников, что здесь дело в религии. Нет, Раскольников, убивший процентщицу, продемонстрировал свой комплекс Ореста – он убил женскую половину своего сознания. Ну, вы знаете, что две половины мозга заведуют одна мужским, логическим, а другая женским, то есть образным мышлением. Результат мышления должен быть синтетическим, но в течение уже нескольких тысячелетий человечество идет по пути анализа, что генерируется грамматическим строем западных аналитических языков. И только наша, русская грамматика генерирует синтетическое мышление… Наука с термоядерной реакцией расщепления атома… Разве это не убийство?!

Теперь Пит слушал внимательно. Он понимал, что это важно, может быть, гораздо важнее того, что они с Кирилловым собирались сделать ради этого человека.

– Атомная бомба, – продолжал Булатов, – это просто попытка суицида, полного уничтожения человечества как коллективного сознания. В основу технократической цивилизации положен анализ, а не синтез. Анализ ведет к расколу сознания, то есть к одной из форм убийства… Вот почему у людей такая тяга к убийствам и страсть к чтению детективной литературы – логика не выдерживает, она требует от чего—то отказаться, какой—то кусок смыслов уничтожить. Детектив – наиболее чистое зеркало типичных процессов, происходящих в человеческом сознании, и человечество, как порочная женщина, изо дня в день любуется на свои язвы, потому что не в силах достичь гармонии, синтеза, нормального соотношения между двумя половинами мозга…

Пит слушал, уставившись невидящими глазами в окно.

Он увидел, как по мягкому ковру гостиной в Особняке ходит Кир, заложив руки за спину. В печке горит огонь. Вот Кир подошел к музыкальному центру, поставил пластинку – зазвучал медленный светлый Бах. Кир повернулся – и прямо перед ним в кресле, в такой же, как у него, вишневой велюровой куртке, оказался Булатов. Он что-то рассказывал, Кир, увлеченно слушая, кивал его словам. Между ними на столике – коньяк в старинных тяжелых рюмках. Пит опять словно видел кусок фильма. Не податься ли тебе в кинематограф, Олег Сергеевич?