– Нельзя, комиссар, нельзя, нельзя ломать обедня. Смотри в оба глаза! О!

Ахмет орал и плясал, Айса подкидывал вверх шапку. Комиссар понял причину веселья адыгейцев. Кочубей был жив, он пронесся мимо, соскользнул с седла, свистя, хохоча и ныряя головой в волнистой гриве… Направил Урагана в гущу погони, стоя врезался в преследователей, гоня их обратно, паля из маузера. По полю заметались осиротевшие кони.

Только беспокойные поколения всадников могли дать такого потомка. Недаром в бригаду Кочубея приходили отважные джигиты из горной Осетии, Черкесии и Кабарды. Шли потомки знаменитых абреков, клали к ногам красного командира Кочубея обнаженные шашки – знак преданности – и клялись быть верными бойцами революции.

Выбивать белых из леска подался Наливайко. Кочубей умывался, фыркая в ладони, словно кот. Ему из фляжки сливал теплую воду Ахмет.

– Полей за шиворот, – попросил комбриг.

Адыгеец охотно опорожнил фляжку за шиворот комбрига.

– Вот зараз поснедаем! Как думаешь, комиссар? – сказал комбриг, утирая лицо и шею чистым носовым платочком, который накануне ему подарила Настя.

Умывшись, Кочубей сел за галушки.

– Вот забота! – толкая в бок Кандыбина, похвалился Кочубей, делая это незаметно от Насти, сидевшей поодаль. – Гляди, яких вареников нагарбузовала. Только малы. Для фронта надо вареник с конскую голову, шоб сразу сыт с одного заглота. Настя! – позвал он. – Подойди.

Настя приблизилась, сияющая и веселая.

– Вы чего звали, Антонович? – скромно спросила она. По обычаю всех казачек, она называла мужа при людях на «вы» и по отчеству.

– Сидай, а то убьют, – пригласил Кочубей. – Где была, шо видела?

– Видела Володьку.

– Где? – оживился комбриг. – У Медянки?

– У Медянки, – подтвердила Настя, – книжечку читает.

– Ишь, грамотюка! – с гордостью воскликнул комбриг. – Сызмальству в книжках да в науке корень ищет, не то шо мы, чабаны. Счастье ему. С молодого возрасту в такое доброе время попал. Кончим кадета, сядет Ваня Кочубей за грамоту. Як ты думаешь, Васька?

– Не сядешь, Ваня, – усомнился Кандыбин, – что-то тебя на науку не тянет.

Сомнения комиссара имели под собой некоторую почву. Согласившись учиться грамоте, Кочубей очень уж старательно избегал занятий с комиссаром, стыдясь этой запоздалой страсти, хотя букварь бережно хранил в сумах вместе с запасными подковами, тренчиками и пачками маузерных патронов.

Кочубей, испугавшись, что комиссар разоткровенничается при жене о занятиях, быстро повернул разговор в другую сторону.

– На войне грамота не нужна. Зараз расскажу, як здорово я грамотного полковника подвалил. Ахмет не даст сбрехать. Ахмет! – позвал он.

Когда Ахмет подошел, комбриг продолжал рассказ:

– То дело было ще до твоего прихода, комиссар. Вот так было, як сегодня с жеребцом, так тогда с полковником. Выкинул я белую портянку из окопа заместо флага и сам вылез. Кадеты высунулись. Погукал я, як мог, во всю глотку: «Кто хочет один на один против Вани Кочубея?» Молчат. Спрятались. Я снова гукаю: «Нету, знать, храброго середь исусова войска?» Застеснялись. Вылез самый их главный полковник, красивый, высокий, – может, сам великий князь, – кричит, як резаный, тоже мне не уважит: «Держись за землю, рыжий хвастун, когда будешь падать». А мне – як вареником по губам: «Вот это на дело схоже». Порешили мы стреляться на маузерах. Он меня пулею в самый вершок шапки, в голову, мабудь, целил. А я его в грудь, просек, видать, насквозь. Упал, як чувал с половой. Дернули его в окоп, только подошвы сверкнули. А мабуть, грамотюка был, не хуже моего Володьки! – заключил комбриг и начал одеваться. – И выходит, комиссар, пока суд да дело, як-нибудь без грамоты, – подмигнул комбриг, – а на всякий дурной случай для письменных делов есть у меня Володька, Левшаков… Так, што ль, Левшаков?