Подоконник, истёртый за годы моими локтями,
Инвалидное кресло, и я,
живший некогда в нём.
Я родился таким —
инвалидом, уродцем, убогим.
Нелечимую немочь
судьба мне в насмешку дала,
Бесполезную ношу – тонки худосочные ноги.
Как хотел я сменить их
на два непорочных крыла!
А внизу, как избушка Яги,
на бревенчатых лапах,
Голубятня стояла. И весь мой осознанный век,
Круглый год, до зари,
появлялся, в затасканной шляпе,
Ненормальный хозяин —
добряк по прозванию Швейк.
И когда поднималось над городом
мудрое Солнце,
И стелило лучи или путалось в тучах кривых,
Рассекая пространство,
взлетали из глотки колодца
Белоснежные птицы —
пернатый неистовый вихрь.
Забывался хозяин
в какой-то немыслимой пляске,
И понятна была эта радость —
щенячий восторг…
Я писал кренделя у окна инвалидной коляской,
А над дыркой двора
кружевами был вышит простор.
Как-то ночью сожгли голубятню
дурные подростки,
И чумазый хозяин вконец одурел и раскис:
Он, скуля, ворошил обгорелые чёрные доски,
Прижимая к груди тёплый уголь
и трупики птиц…
Небо стало пустым.
Серой тряпкой уныло обвисло —
Не касалось давно волшебство
белоснежным пером…
Я с постели уже не встаю.
Дни, как чёрные числа,
И кружит в небесах жирной копотью
стая ворон.
«Зной на улице, пыль на стёклах…»
Зной на улице, пыль на стёклах,
На столе – вместо пыли – снег
Белой скатертью. Быть застолью
Или пoминкам по весне?
За портьерами – белый полдень,
Раскалённая добела
Пыль дорог. А на досках пола
Вьюга холоду намела.
Созревает под самой крышей
Снег
И падает с потолка,
И, накинув пальто,
Ты пишешь,
Снег сметая, как пыль, с листа.
Если вдруг тяжела погода,
Там,
Коль выйдешь ты, за стеной —
Возвращаешься и уходишь
В этот метеомир иной.
Снег стряхнув, поведя плечами,
Ходишь, слушая хруст да скрип,
И подолгу глядишь в молчаньи
В окна с наледью изнутри.
Там – Геенна невыносима,
В пепел крылья палит огнём.
Выдыхаясь, теряя силы,
Ангел бьётся в твоё окно.
«Осенний день яснее, но короче…»
Осенний день яснее, но короче.
Сжимает сердце близость холодов,
И белизна небесная – на клочья,
На клочья – зелень бывшая садов.
…Упасть листвой, безропотно, покорно,
На самый тихий шёпот перейдя,
И обратить былую крону в корни
Под сирый плач казённого дождя…
Под ранний вечер первый снег на плечи
Опустится, как ранние цветы,
Которые так просто искалечить
Неловким жестом, краем теплоты.
…Залечь, как снег – без шороха и грома,
Стыдливо скрыть неровности и грязь,
Увековечить сумрачную дрёму
Надёжнее немыслимых лекарств…
Но вдруг – весна. Ворвётся и сожжёт,
Растопит белый сонный порошок.
…Принять дурманной солнечной отравы
И лечь, как свежескошенные травы…
Усталость жжёт
Сильней вулканьей лавы.
Устал.
«Этот малый завидует? Бог с ним…»
Этот малый завидует? Бог с ним…
Но завидовать нечему, брат —
Здесь никто так не воет под осень
От желанья отсюда удрать.
Я глотаю лихие снадобья,
Принимаю дурман-порошки —
Будто это лекарство от злобы,
От которой подводит кишки;
Я пишу под наркозом, «под мухой»,
А иначе – скрипенье зубов:
Посмотри, как нахально порнуха
Псевдоним выбирает «Любовь»,
Запивает дешёвым шампанским
Безусловный провал, как триумф! —
Я петлёй замеряю пространство,