Будь он не Орешкиным, а новым русским и имей в друзьях точно таких же, еще можно было бы как-то понять – резвимся как умеем, денег не считаем, и все это исключительно для того, чтобы после посмеяться над доверчивым приятелем.

Но он-то простой учитель истории и таковых друзей никогда не имел. Следовательно, эта постановка должна иметь цель о-го-го, сулящую огромную или – как минимум – очень большую прибыль.

А какой с него, Орешкина, можно поиметь навар? Да никакого. Как с козла молока, а то и еще меньше.

Словом, с логикой не получалось. Буксовала она при этой версии.

Оставалось самое простое – сидеть тихо, делая вид, что он всему верит, а самому потихоньку набирать информацию и… подмечать новые проколы артистов.

Дожидался рожи, то есть стременного Епифана, Константин недолго. Тот подскочил через пару минут с целым ворохом одежды в руках. Глаза его радостно сияли, а с пухлых губ не сходила счастливая улыбка.

С места в карьер он принялся помогать своему князю переодеваться, влюбленно поглядывая на него.

При этом стременной не уставал тарахтеть, не умолкая ни на секунду, и Костя, аккуратно задавая наводящие вопросы, выжал из него практически всю информацию, которой тот располагал.

Оказывается, князь Глеб Владимирович, старший на Рязанской земле, послал его, то бишь своего родного брата Константина, звать своих двоюродных братьев Игоревичей – Ингваря, Юрия и Олега, на большой сбор, дабы мирно уладить спорные имущественные вопросы, которых уже накопилось выше крыши.

Стременной процитировал еще кучу имен, причем тоже из числа якобы братьев Константина, но всех упомнить было просто невозможно, тем более что к остальным князьям Глеб отрядил других гонцов.

Всего же братьев, как родных, так и двоюродных, насчитывалось у Константина на Рязанщине свыше десятка.

«Ужас какой-то, – подумалось Константину. – На одну несчастную область, говоря современным языком, аж десять, если не пятнадцать губернаторов, и у каждого свой аппарат, то есть советники всевозможные, бояре, дружина, куча слуг и так далее. Плюс к этому у самих бояр тоже штаты немалые».

«Будет о чем потолковать с ребятами в сентябре», – мысленно обрадовался он и тут же нахмурился, услыхав, как стременной назвал его по отчеству.

Если б Всеволодовичем, тогда все ясно – очередной ляп, ибо дело происходит в Рязанском княжестве. Прозвучи его подлинное, то есть Николаевич, тоже понятно, что прокол, а вот Владимирович не вписывалось никуда.

Он принялся лихорадочно припоминать, но ничего не получалось, словно память странным образом заклинило. В голове всплыл всего один Константин из рязанских, которого по приказу старшего брата Ивана Калиты подло умертвили в темнице, но тот вроде бы не подчинялся никаким Глебам и сам был главным князем на Рязани, а тут…

«Или это потом он стал главным, а пока слишком молод, – осенило его, но сразу усмехнулся, иронизируя над собой. – Какой еще князь?! Глупости все это».

Орешкин снисходительно поглядел на актера, довольно-таки неплохо игравшего роль стременного, во всяком случае достаточно убедительно, но затем вновь призадумался.

«А если все это на самом деле? Тогда-то как?» – но тут же отогнал от себя страшную мысль, которая тем не менее вернулась уже спустя минуту.

Виной тому было… его собственное тело. Точнее, полное отсутствие оного.

Нет, он не превратился в сгусток энергии или некую бесплотную субстанцию. Отнюдь нет.

Однако его личной плоти, которая по праву единственного законного собственника принадлежала Косте вот уже тридцать восемь лет, начиная с самого первого мига появления на свет божий, не существовало.