Епифан понимающе кивнул, вновь оскалив крепкие желтые зубы, а девица, едва Костя накинул на дверь засов и двинулся к ее лавке, вжалась всем телом в угол и умоляюще прошептала:

– Не подходи, княже. Хуже будет. Порчу напущу.

– Я же всего-навсего покормить тебя хотел, – пояснил он и добавил: – А Епифана поесть отправил. Мужик-то из-за тебя голодным остался. Дверь же закрыл, чтоб ты не убежала раньше времени. Я ведь и так тебя отпущу, только не сегодня, а завтра.

– А плата какая за свободу будет? – подозрительно прищурилась она.

– Да никакой, – пожал плечами Костя. – Мне от тебя и впрямь ничего не надо. А потом у тебя и нет ничего.

– Ну кой-что имеется… – протянула она, но Костя только насмешливо хмыкнул, в результате чего рейтинг ее доверия к нему, как это ни парадоксально, сразу поднялся на пару пунктов.

– А теперь дай слово, что до завтрашнего утра не убежишь, и я тебя развяжу, – пообещал он ей, доставая из ножен кинжал.

– Это коли ты лапать меня не полезешь, – уточнила она, продолжая глядеть на него с недоверием, но уже без прежней лютой ненависти.

– Заметано, – кивнул он, но, видя, как она недоуменно посмотрела, поправился: – Согласен, говорю.

– Тогда даю слово.

– А клятву?.. – осведомился он и, видя удивление девчонки, спохватившись, уточнил: – Роту дашь? Только чтоб самым дорогим для тебя. Ну, скажем, здоровьем твоей бабули.

– Даю, – охотно согласилась она.

Настолько охотно, что Костя сразу почувствовал какой-то подвох, но, поколебавшись, все-таки разрезал ремни, туго стягивавшие ее руки и ноги, и отошел к двери.

– Опаску имеешь, – усмехнулась она и, надув губы, обиженно добавила: – Неужто боишься, что я роты не сдержу? Так ведь у меня, кроме бабки Марфуши, вовсе никого на свете нету.

– Осторожничаю, – поправил Костя и добавил: – Да и тебе спокойнее будет, когда я здесь, от тебя подальше.

Она задумчиво посмотрела на него, потом на стол, потом на окошко, и, хотя оно было крохотным, Костя заволновался.

– Эй-эй! Ты тут не вздумай, – решил он предупредить ее на всякий случай.

– А чего я? – Она наивно захлопала широко открытыми глазищами, тихонько разминая затекшие от тугих ремней кисти рук.

– Сама знаешь чего, дуреха! – сердито буркнул он. – Тут высоко. Второй этаж, балда.

– Чего-чего?!

Мысленно кляня себя за временную расслабуху в области словесных выражений, до которых этот средневековый народ еще не дошел, Костя в который уже раз за вечер торопливо поправился:

– Высоко, говорю. Упадешь и ноги переломаешь. К тому же собак во двор на ночь выпускают. Злющих-презлющих.

– Они меня любят, – упрямо возразила девчонка.

– Так это когда они знакомые.

– Нет, – настаивала она. – Меня всякие любят, даже волки в лесу не трогают.

– Все равно на сломанных ногах далеко не убежишь.

– А я как кошка, – не сдавалась маленькая бестия.

– А ну сядь и ешь! – рявкнул на нее Костя, устав от бесполезных пререканий.

Девчонка тут же плюхнулась на лавку, испуганно посмотрела на него, робко потянулась к еде, но вскоре чувство голода пересилило осторожность, и через минуту она уже жадно впилась зубами в краюху хлеба.

– Вот так-то оно лучше, – примирительно проворчал он, слегка успокоившись и усаживаясь на дальнюю от стола лавку возле двери, чтобы лишний раз не волновать свою пленницу.

Заметив, как она время от времени стыдливо поправляет свое тряпье, изрядно продранное на груди и предательски показывающее даже в тусклом свете свечей ослепительную белизну молодого тела, Костя ехидно заявил:

– А ты чего это кутаешься-то? Не бойся, тебе скрывать нечего, потому как у тебя ничего и нет.

– Чего надо, то и хороню, – огрызнулась она обиженно и печально добавила: – Видишь, как холопы твои мне всю одёжу на грудях продрали?! А еще и лапали.