– Чего не косишь? – спросил Альв у Смеяна, отирая мокрый лоб.

– Запоминаю, как надо, – Смеян поймал раскрытым ртом воздух и нехотя потянулся к косе.

– А ты чего встал?! Лентяй! Давай, снимай хлеб, коли пришел…– выпрямившийся передохнуть Альв посмеивался над Годфредом, потягивающимся на солнышке.

– Признаться, я не очень хороший жнец, – улыбнулся Годфред, сладко потягиваясь. – Пойду лучше Ясыне помогу…

****

Барма сидел за столом и завтракал. Перед ним была бадья оладий из репы и плошка со сметаной. Такой же кислой, как вся его семейная жизнь. Вместе с главой вече трапезничали и его дочери – Любора и Путимира. В люльке, привешенной на очепе, спала малютка Звенемира. Она время от времени просыпалась с криком. Тогда старшая дочь Бармы или его жена подбегали к ней и укачивали ее, шатая колыбель.

– Сегодня все наши люди отправятся в поля убирать хлеб, – рассказывал Барма о грядущем дне. – А вечером крестьянки принесут тебе последний колосок. Будь дома и никуда не уходи. Примешь урожай.

– Я не справляюсь с хозяйством…Мне нужна помощница, – в очередной раз посетовала жена Бармы, продолжая накрывать на стол. – И еще я хочу знать…Когда же вернется наша дочь…

– Ясыня…Она что, так много делала, что тебе понадобилась подмога с ее уходом? – недовольно процедил Барма, потянувшись к приевшейся снеди. – Я уже объяснял тебе не единожды: в доме не должно быть посторонних. Ко мне приходят разные люди. И я не желаю, чтобы мои разговоры слышал кто-то не из семьи. Это может быть нехорошо и даже опасно.

– Так когда вернется Ясыня? – повторила жена Бармы свой вопрос, выставляя на стол крынку с молоком.

– Слава, не начинай с утра…– раздраженно попросил Барма, постукивая пальцами по столешнице. Почему каждый раз, как он собирается есть, она льет ему что-то в уши!

– Твоей дочери уже много дней нет дома. Тебя не беспокоит ее судьба? – Хлебослава поставила на стол берестяной туесок с медом, придвинув его ближе к детям.

– Разумеется, беспокоит. Судьба Ясыни связана с судьбой этого дома…– Барма пережевывал горьковатые оладья с таким же безразличным видом, с каким корова обычно жмякает траву. – Когда Годфред женится на ней, я стану самым могущественным человеком в Изборске.

– Тебя заботит только это? – упрекнула Хлебослава, утерев мокрые руки о передник.

– А что еще? На что еще может сгодиться Ясыня? – усмехнулся Барма. – От каждого должен быть толк. И я рад, что эта празднолюбка, наконец, оказалась полезна своей семье.

– Неужели ты не понимаешь, что он совратит нашу дочь? – под растлителем Хлебослава подразумевала своего будущего зятя.

– Ну и что с того? Сие неизбежно, – глаза Бармы смотрели вдаль на волнующийся от ветра лес. Лицезреть жену у него не имелось желания. Он начал обычную беседу, а Хлебослава опять подвела его к неприятной теме. – К тому же у варягов иное видение приличий, нежели у нас.

– А в этом городе больше никто не живет, кроме варягов? – упорствовала Хлебослава. – Ты должен вернуть нашу дочь домой.

– Должен?! – Барма вдруг разозлился, хотя сдерживал себя все утро. – То, что я должен, я свершаю! А вот ты не выполняешь своих обязанностей в полной мере. Это именно ты так воспитала свою дочь, что она согласилась остаться в ночь с незнакомцем, отказавшись вернуться домой к родителям! – Барма встал из-за стола, отпихнув от себя плошку с едой. Напуганные гневом отца дети смолкли, хотя до этого о чем-то чирикали между собой. Тут же в колыбели заверещала Звенемира, к которой сразу поторопилась Хлебослава. Впопыхах она даже обожгла руку о печь, на которой помешивала кашу. – Я чувствовал себя каким-то бесправным юродивым, когда пытался забрать ее из гридницы! Этот мальчишка разговаривал со мной так, словно я не глава вече, а его слуга! И это все из-за тебя! Это ты взрастила Ясыню легкомысленной и дерзкой! – раскричался Барма. – И да, если он совратит ее – если, конечно, до сих пор этого не сделал – то сие будет только твоя заслуга. Тебе следовало больше говорить с ней и учить ее тому, как должно поступать! И чего потребно избегать! Но ты все время занята какой-то пустой ерундой!