За столами радостно зашумели, даже о чаше забыли. Рудый скосил на нее глаза, внезапно с проклятием отставил на вытянутые руки. Из чаши мощно хлынуло багровое вино, словно вобравшее в себя кровавый закат, широкими струями обрушилось на стол, взлетели брызги, гости вскрикивали, отмахивались, красные капли повисли на лицах, намочили доспехи, одежду.

Наконец поток иссяк, только в чаше еще колыхалось оставшееся вино, и было его вровень с краями. Рудый осторожно опустил чашу на середину стола. Туда сразу же полезли ковшиками, даже ложками, чтобы хотя бы язык смочить в волшебном вине.

Владимир спросил досадливо:

– Волхв, что скажешь?

Белоян ответил неспешно, Владимиру почудилась насмешка:

– Всякому видно, княже. Рудый все еще за подвиг чтит украсть у кого кошель или коня, жену увести… тьфу-тьфу на его седой чуб, в кости обыграть. А врага сразить на поединке – это ему неинтересно. За это ему платят.

– Ну и что? – спросил Владимир сквозь зубы, хотя начал смутно догадываться, в чем дело.

– А то, что там наверняка было не трое, а по меньшей мере пятеро… А то и больше, вон сколько вина перелилось!

Владимир стиснул челюсти. Да, Рудый из тех, кто не бахвалится воинскими подвигами. Он да еще Асмунд, два богатыря, что пришли из неведомых сказочных земель с его прадедом Рюриком. Сколько он помнит, все такие же широкие, огромные, грохочущие, независимые. Разве что Асмунд малость погрузнел, да и то не всяк заметит, да морщинки на лбу и у рта стали резче…

Он сказал резко, чувствуя, что голос звучит неприятно, но не в состоянии что-либо сделать:

– Асмунд, а что скажешь ты?

Второй богатырь неспешно жевал жареную ляжку вепря. Вопрос князя застал врасплох, он сперва удивленно повел очами, потом, сообразив, что спрашивают у него, прогудел густым сильным голосом, как говорил бы исполинский медведь, ставший человеком:

– А что… Могу и я… Только дозволь чашу держать у тебя над головой.

За столами, где на миг воцарилась тишина, загремел хохот. Богатыри орали и стучали кубками по столу, ржали как кони, иные от хохота вовсе сползали под столы. Владимир вымученно растянул губы в понимающей усмешке. Чертова дружина не знает уважения ни к князю, ни к богам, ни к устоям. Ради красного словца и князя продадут.

– Спасибо, – сказал он, губы растянул еще шире, вид беспечный, веселый, – у тебя вина хлынет еще больше, знаю! Веселитесь, ребята. Я пока покину вас, но еще вернусь.

Белоян проводил взглядом спину князя, а сам наклонился к уху Якуна. Старый викинг невольно отшатнулся, ощутив запах сильного и хищного зверя, а ладонь звучно шлепнула по широкому поясу.

– Тьфу, – выругался он. – Когда-нибудь я тебя на рогатину… Чего честной народ пугаешь?

– Так то честной, – прорычал Белоян, – а ты при чем?.. Слушай, ярл, что у тебя внутри скрипит, будто жернова мелют не зерна, а камни?.. Всякий раз, когда взглянешь вон в ту сторону, то слышу скрип.

Якун зло покосился на печенежского хана. Кучуг мелко хихикал, толстый живот колыхался как студень. Узкие глаза совсем закрылись, а длинные тонкие усы и бороденка висели как тощие крысиные хвосты. Тудор продолжал нашептывать ему на ухо что-то веселое, видно по роже, и хан уже слабо махал в изнеможении руками, умоляя замолчать, а то кончится прямо за столом…

– Я скриплю? – переспросил Якун злобно. – У меня зубы не скрипят, а… даже не знаю, с какой бы легкостью перемололи ему кости!

– Ты его не любишь, – сказал Белоян грустно.

– Еще бы!

– За что?

– Этот черный… – едва выговорил Якун с сильнейшим отвращением, – этот чернозадый… он зарится на мое золото!

Белоян сказал рассудительно: