Уж месяц минул, как он внезапно объявился и так же негаданно исчез. Вот и Новый год на носу. По-здешнему, конечно. Точнее – по-рамейски.

Дома Новолетие встречают в самом начале осени, когда день равняется с ночью и собран весь урожай. Из Небесного Чертога сходит к людям Великий Князь Варок. Чтобы выковать Золотую Подкову Счастья и Достатка.

Увидеть бога суждено не всякому, только избранным. Но радуются его приходу от мала до велика. Игрища устраивают, веселятся от души. Мёд рекой льётся. Интересно, Олешку вспоминали?

А посреди зимы праздновать Новый год чудно. Чего рамеи удумали? Вроде, сказывают, умный народ. На их языке, считай, пол-Поднебесья говорит.

И то: даже месяцам названья сочинить не смогли! Просто по порядку перечисляют: януарий, февруарий, сет… септемврий… Нынче вот де… кем… врий. Тьфу! Не выговоришь! И некрасиво ничуть. То ли дело у россов – Месяц Белого Сияния или Месяц Вьюг и Стужи. Сразу всё ясно!

А ещё, смешные люди, между весной и осенью измыслили впихнуть… лето! Этого княжич вообще понять не мог: лето оно и есть лето – год. А в году – три поры по три месяца. Сие каждое дите неразумное в Гардарике знает. Что же получается: если ему одиннадцать лет, то, по-ихнему, по-рамейски, он тридцать и три месяца на свете пожил? Вздор!

Надвратная башня

Пурга укутала дорогу так, что в десяти саженях не различишь ни конного, ни пешего. Лишь когда ветер стихал, сквозь снежное марево проступали чёрные силуэты деревьев. А дальние вершины не видать и подавно.

Княжич потоптался наверху, с надеждой всматриваясь в белую пелену. Он любил представлять себя дозорным в осаждённой крепости. Нужно постоянно быть начеку, чтобы ничего не пропустить, всё заметить.

Но сегодня враг не спешил штурмовать Академию. А потому замерзать на холодном ветру смысла не было. И Олешка нехотя спустился в тёплую сторожку.

Там, громыхая котелком, колдовал у печки Волотка.

– Замёрз, ехоза? Чехо ж тя во двор понесло?.. Сейчас кохвию хоряченькохо сообразим. А ты пока сухарики доставай – знаешь хде?

Княжич молча кивнул и полез под лавку – там хранился куль с припасами. Погреться и впрямь не мешало. Хоть бы и кохвием. Тоже ведь басурманская выдумка – горькие зёрна толочь да заваривать. Чистая отрава – бе-е!

За год Олешка так и не привык к странному напитку. А Волотке заморское пойло нравилось.

Этот долговязый парень попал в Академию несмышлёным мальцом. Родители отдали его трактирщику в Торжке за долги. Толку от сопливого работника не было, и Брег отвёз пацана к Светозару. В обители отрок прижился, а когда подрос, настоятель доверил ему ключи от всех замков.

– Сейчас, сейчас… Куды ж я чашки задевал? Батюшка-домовой, подмохни!

Ключник явно пребывал в хорошем настроении. Самое время, чтобы невзначай выведать, правду ли тогда сказал Есеня про его ночные хождения. Олешка и вопрос хитрый давным-давно заготовил. Да повода не находилось.

– Слышь, Волотка… А чё, правда, у нас домовые водятся? Ты, говорят, часто их видишь. Ну, когда по ночам Академию обходишь.

– Хто ж такое ховорит? – удивился ключник. – Не, не видал. Да и не люблю я по ночам расхаживать. Сам знаешь, на Каменщика нарваться можно, – Волотка вновь громыхнул – теперь большими деревянными кружками. – Нашёл!

Вот те на! И он Каменщика поминает.

– Так ведь враки это.

– Может, и враки. А повстречаться с ним я б не хотел… Ты пей кохвий-то! Мёду дать?

– Ага.

Олешке порой начинало казаться, что ему действительно всё приснилось – и про пацана на мельнице, и про колодец.

Хотя нет. Есеня-то взаправду есть. Его княжич вызвал разок по просьбе Санко. Ух, и глаза ж были у славона, когда домовёнок вылез из-под полатей