Как же он радовался, когда они вышли из леса! Тогда ещё он не понимал, насколько им повезло. Возможно, потому и улетел чародей. Сразу понял, что ждёт его дом. Лыцко усмехнулся: а что, если господарь оставил их как откуп? Решил отдать малое, чтобы спасти собственную жизнь. Потому и исчез, ничего не сказав.

Их господарь никогда не отличался благородством и добротой. Он мог накричать, заставить заниматься день и ночь, проскрежетать зубами или заставить их замолчать одним взглядом. Лыцко не ожидал от чародея ничего хорошего и не удивился бы, если бы тот перепродал их кому–то или чему–то. В конце концов, их тоже продали.

И тем лучше, что это всё осталось позади. Ему не хотелось возвращаться к навязанным братьям и сёстрам и заниматься тем, чем велено. Лыцко совсем скоро встретится с Жизнью – там его ждёт и славный топор, и статный конь, и ещё много всего. Осталась самая малость – бескрайняя Пустошь. Зря взывали к нему русалки, умоляя уберечь их от лихой силы. Он не внимал их крикам, хотя отчётливо слышал, как бьётся чаща. Нет, Лыцко не станет прислушиваться к колдовской силе, ему нет до неё дела и не будет больше.

Неважно, что над головой вьются вороны и что он иногда понимает их слова. Если понадобится, Лыцко прикинется слепым, немым и глухим, лишь бы разорвать нитку, сотканную чародеем. Это был не его выбор и не ему суждено шагать по пути говорящего с водами.

– Только представь, – мечтательно произнёс он, – больше никаких наговоров, разговоров с иными и подготовки к праздникам.

– Людские законы не так просты, – отозвалась Зулейка. – Боюсь, мне придётся многое вспоминать из того, что было забыто.

– Пусть так, – согласился Лыцко. – Но это ведь хорошо, что придётся.

Он бодро зашагал вперёд, будто учуял: его примут, пусть не сразу. Лыцку придётся не раз показать зубы, возможно, немного подворожить и использовать чародейскую силу, но лишь самую малость. В господарском доме ему удалось узнать много того, за что обычный человек может дорого заплатить. Колдунство, хоть и отличало их с Зулейкой, не было зазорным, лишь бы только не им одним дышалось.

Лыцко вдохнул морозный воздух и улыбнулся. Уж ему–то не сплоховать – скоро будет скакать по степи на лихом коне да с саблей наперевес, и не русалки будут смотреть на него жадными взглядами, а самые обычные девки, румяные и полные сил. Зулейка и Марена – Лыцко понимал это уже давно – не были такими. Чародейская сила выпивала Жизнь и впивалась в кожу змеёй, а после срасталась с костьми. Оттого от Марены, Зулейки, Ядвиги и даже приветливой Бажены несло за версту чем–то мёртвым, мшистым и травяным. Тайные познания делали их кожу бледнее, а глаза – ярче. Если правильно разглядеть, то можно было увидеть, что это и не девки вовсе, а тени с горящими искрами внутри. И сразу становилось видно: не суждено им рожать воинов и сплетать песни у колыбельной, нет. Потому Лыцко никогда не засматривался на названных сестёр. А может, то была воля чародея, которая впиталась в него настолько глубоко, что он сам не заметил.

Себя Лыцко считал живее остальных. Пламя, бурлящее внутри, не давало ему покоя и сохраняло в нём что–то человеческое. Оно же гнало его прочь из чащи и кричало: «Не слушай чародея, врёт старик!» Думалось ему, что это и есть воля. Она заставляла Лыцка с упоением ощущать вкус свободы и бежать, несмотря на усталость.

Воля – чудодейственная и прекрасная сила, которую он увидел только сейчас. Отныне он был сам по себе, и ничего прекраснее Лыцко не чувствовал, кажется, с рождения. Выжженная земля мягко ложилась под ноги, словно все боги мира благоволили ему. Лыцко мчался и время от времени оглядывался на туманный лес – тот отдалялся с каждым разом, что не могло не радовать.