Вместо хоть какой-то реплики сочувствия доктор сказал, что время сеанса закончилось, его ждут другие пациенты.

10

– Коба слишком груб! –голос Анны дребезжал на высоких нотах, – Это непростительно. Мы не можем привлекать к себе внимание местной полиции. Чудовищно! Мы могли провалить задание из-за какой-то ерунды! Авель, ты должен удерживать его от глупостей!

Подслушанного хватило, чтобы мое, слегка приподнятое за сеанс настроение опять рухнуло в бездну отчаяния. Я открыл дверь и, не удержав волнения, спросил: « Что он с ним сделал? Убил?!» Мне стало дурно. Из-за моего трусливого вранья убили человека, чья вина была только в том, что он ходил вместе со мной к одному доктору! Авель отмахнулся от меня как от мухи: «Зачем сразу убил? Так помял немного. Ну ткнул пару раз. В ухо. Коба себя в руках держал. Попинал слегка. Картинки порвал. Картонкой размалеванной по голове глупой постучал. Так что почти не трогал совсем». «Какие картинки? Какие картонки?» – непонимающе переспросил я. Авель отхлебнул прямо из горлышка (боже, это моя последняя бутылка грюнера-вельтлинера!) и с явным удовольствием пустился в объяснения. «Мы с Кобой следили за тем человеком, что следил за тобой. Он в парк пошел, мы за ним. Он сел на скамейку и сидит. То газету читает, то по сторонам смотрит. Чтобы он нас не заметил, мы к художнику подошли, что картинками торгует. Стоим разглядываем акварельки всякие. Тут художник предлагает нам наши рожи срисовать. Мы отказываемся, еще чего не хватало, он потом наши портреты в полиции нарисует. А этот сопляк настаивает, говорит, что он скоро станет знаменит. Я раз сказал: «найн», два. Тот не понимает. Коба кулак показывает, мол «заткнись». Вдруг этот немощный, бледный немчик с челочкой как начнет орать, как начнет в припадке каком-то на нас кидаться. Руками машет, глаза выпучил. Мы опешили. Чего несет непонятно, только через слово «юде», «юде». Жидами нас ругал, видимо. Коба рассвирепел… немного… то есть огорчился, ну и помял этого умалишенного немного. Чтоб тот в себя пришел. Правда, из-за этого художника мы объект слежки потеряли. Ничего, завтра еще раз проследим».

Я стоял и не знал, радоваться мне или паниковать. С одной стороны, пациент доктора жив, с другой, я приютил не просто революционера, а свирепого бандита, скорого на расправу. «Кстати, – Анна повернулась ко мне и со строгим озабоченным лицом спросила, – когда, сударь, вы достанете нам печатную машинку на русском?» Она явно пыталась переменить тему разговора. Чтобы позлить ее, я сделал вид, что не услышал, и продолжил расспрашивать Авеля: «А где Коба сейчас?» Я ждал любого ответа, только не этого: « В библиотеке». «Где? Где? Не понял». Авель наслаждался произведенным эффектом. «В биб – ли – о – те – ке! – произнес он по слогам. – Он должен написать статью по национальному вопросу в австрийской империи. Такое у него партийное задание от самого Старика». «Статью?! По национальному вопросу?!» – моему удивлению не было предела. «А откуда такое интеллигентское высокомерие? –накинулась на меня раздраженная Анна, – по вашему, пролетарий с окраины не может написать статью?!» «Почему не может, может, – оправдывался я, – но он же не знает немецкого». « Вот ты ему и поможешь с переводами!» Лицо моей примы было злое и неприятное. «Один австрийский товарищ сейчас помогает ему записаться в библиотеку Венского университета, неплохо бы тебе туда отправиться!» «Еще чего? – запротестовал я, – могут эти переводы подождать до завтра?!» Глаза Анны сузились. Я с вызовом сел в кресло. «А печатную машинку ты тоже сидя в кресле достанешь?» – не унималась она. В ответ упрямое молчание – мой старинный детский прием, отточенный на домашних. Анна обиженно ушла в спальню и хлопнула дверью.