Из ее уст полилась грязная, достойная портового грузчика брань. Я из распоследнего мудака с ее слов спешил обратиться уродом, дрянью и мерзотой прямо тут и поочередно.

Я пощечиной смел с ее лица маску – та небрежно заскакала вслед за убегающими мохнатыми тварями. На лице застыли страх и ужас, видать, впервые Рысев сумел ей дать какой-то достойный отпор. Неужели до того, как я попал в его тело, ему приходилось…

Не думать, велел себе я. Не думать, ибо от этой поганки стоило ожидать любой гадости. Вознеся над собой жезл, перехватив его поудобней, я вдруг сунул его ей в рот.

– Лизать, говоришь? А может, это тебе стоит… пососать? – Забывшись всего на мгновение, я начал приводить последний заряд заклинания в действие.

Ибрагим наскочил на меня, словно обезьяна. Старик, будто решив сменить сторону, ударил меня по лицу – не сильно, но ощутимо. Вырвал готовый наполнить нутро Менделеевой самым настоящим огнем жезл у меня из рук, направил его в окно.

Пламя вырвалось на полпути, обдав жаром старика. Вскрикнула сжавшаяся, разом ставшая меньше Екатерина. Пламя оказалось к ней беспощадно, решив сожрать верхнюю часть штанов, куртку и рубаху. Вывалились, будто напоказ, налитые, красивой формы груди.

Я утер щеку, качая головой из стороны в сторону. Бросил вопросительный взгляд на старика, а тот будто бы и рад был объяснится.

– Это же Менделеевых дочь, барин, ты что вытворяешь? – Он хрипел, зло шевеля усами. А я чуял себя мальчишкой, которого отчитывает в меру строгий отец, и улавливал правоту каждого его слова. – Мало по наши плечи тех тяжб, что уже есть, так с Менделеевыми еще искать ссоры? Раздень, ударь – они проглотят, но убийства не простят никогда!

Качнул головой, прогоняя наваждение. И чего я, в самом деле, хотел добиться тем, что убью ее? Любительница химии желала укрыться от меня. Ее испуганный взгляд и тяжелое дыхание были красноречивей любых слов. Вдруг, поймав ноги Кондратьича в захват ножницами, она повалила его наземь, собираясь бежать.

Старик еще до того, как оказался на полу, сорвал с пояса ждавший своего часа цилиндр. Молнией тот рухнул ей под ноги, загрохотал по полу, прежде чем раздался щелчок.

Моему взору предстала одна из самых прекраснейших картин, какие мне только довелось видеть. Вонзившись в деревянный потолок, бур опутал девчонку с ног до головы плотной, хорошо сплетенной сетью. Сквозь ячейки вываливалась грудь, веревки впивались в кожу, будто нарочно выделяя отдельные части ее тела. Треугольник промежности хвастался гладко выбритым лобком.

– Мерзавец! Подлец! Паскуда! – Она продолжала череду все новых и новых оскорблений, когда я не спеша подошел к ней.

– Не убежит теперь. Не предупредит остальных, – будто оправдываясь, пояснял мне старик, шмыгая носом. Качнул головой из стороны в сторону, оценивая немалые достоинства Катьки, но сказать хоть слово не посмел. Я же решил, что можно с ней немного поиграть.

– Не трожь! Не смей! Только… не там… пожалуйста…

Былой напор спал, едва она поняла, что я не собираясь останавливаться. Ухмыльнувшись. Я выхватил перо из чудом уцелевшего во всеобщем пожарище чучела жар-птицы, провел им по пальцу. Сейчас посмотрим, боится ли наша извращенка щекотки.

Она стискивала тугие прутья сети, сладко застонала еще до того, как я коснулся ее заветного места пером. От одного уже предвкушения девчонка успела взмокнуть. Она постоянно вздрагивала, желая ласок и нежности. Девица едва не взорвалась, когда я осторожно, будто кистью, едва касаясь, провел по незащищенной коже. На пол упало несколько прозрачных капель. Я огладил ее правую грудь, щипая и разминая холмистый бугорок. Закатив глаза, Катька принялась грызть собственные губы.