Когда же все кончилось, тело мурзы грубо перевернули с живота на спину – и кратко взглянув в остекленевшие глаза мертвеца, грубо сорвали с шеи золотую посольскую пайцзу.

– Переплавим… Браты! Все, что с мертвяков возьмете, да подарки с обоза – себе ничего не оставляем, на торг новгородский свезем! Пусть там гости ганзейские покупают у нас восточные диковинки – а мы, так и быть, и с простым серебришком погулеваним!

Еще раз взглянув на тело мертвого мурзы, рослый, широкоплечий ушкуйник зло сплюнул:

– Ну что, булгарин, забыли вы про дань? Ну ништо, мы свое и так возьмем…

– Атаман! А что с телами?

Атаман Иван Буслай, заранее прознавший про посольство из Казани от верных купцов – посольство, следующее через Булгар и Нижний Новгород на Москву, хмуро взглянул на сотни убитых повольниками татар… Да, неплохо получилось – своих-то павших раз-два и обчелся! Главное, что заранее прознали про дорогу поганых, да с умом выбрали место под засаду на их пути… Переведя взгляд на Савву, своего верного ближника, атаман коротко ответил:

– В лес оттащим подальше, а уж там поганых зверье вскорости похоронит!

Рассудительный, вдумчивый Савва, до начала вольной жизни ушкуйника служивший помощником у новгородского купца, с сомнением уточнил:

– А коли найдут-то тела?

Иван недовольно куснул длинный вислый ус:

– Значит, на эрзю подумают, их же леса.

– Так эрзя ведь на восход подалась, в здешних местах ее, почитай, и не осталось! А вдруг все же прознает князь Димитрий, что подарки ханские по нашей милости до него не добрались?!

Буслай коротко хохотнул:

– Сбудем их на новгородском торгу, никто ничего и не прознает! А что не сбудем, так зароем до лучших времен… Повольники лишнего не сболтнут – а коли чего не так… Леса на Вятке густые, да рек на севере много – есть куда податься и где схорониться!

Лепень 1381 года от Рождества Христова. Москва

Дружина боярина Александра Михайлова покидала стольный град, сопровождая уходящий к Козельску обоз. Статные всадники на здоровенных, рослых жеребцах облачились в сверкающую на солнце броню; блики небесного светила горят на дощатых панцирях так, что смотреть больно! Но провожающие ратников горожане все одно на них смотрят и приветствуют боярских дружинников радостными вскриками, размашисто крестят уходящих на брань воев… А незамужние девы, пока еще не облачившиеся в женскую поневу и носящие лишь одну косу, смотрят на славных ратников с таким обожанием и неподдельным восхищением, что сразу становится понятно, ради кого дружинные в панцири облачились!

– Ох и горюшко! Опять на брань уходят – а ведь только с нее вернулись…

– Цыц, дура, чего пустомелишь?! Не видишь – тут родня гридей провожает, чего сердце людям рвешь? Чай, не твой муж браниться с литвинами уходит!

Кузнец Прохор Иванович негромко, но яростно отчитал испуганно притихшую под его напором жену, непривычную к вспышкам гнева обычно покладистого супруга. Но правоту его приняла – а после, виновато посмотрев мужу в глаза, мягко взяла его под локоть:

– Не бранись, Прошка, сглупила я… Пойдем лучше домой, да по дороге калачиков сладких поснедать купим, да?

Отходчивый кузнец с показушной неохотой позволил повести себя в сторону от ворот белокаменного крома:

– Ну, пойдем, что ли…

Но не успели супруги отойти и десятка шагов от толпы провожающих, как Прохор Иванович с неожиданно нахлынувшим на него гневом горячо воскликнул:

– Вот ты говоришь – недавно с брани вернулись! Так ведь прежде с татарами мы бранились, нехристями погаными… А только литовцы – те еще страшнее! Виданное ли дело, на обоз с ранеными нападать?!