Я сидела рядом на коленях, готовясь раздувать искры.

Получилось у нас не сразу: то она стучала, а я раздувала, потом наоборот, потом – опять наоборот…

Дома мы бы уже сдались и позвали кого-нибудь на помощь, но тут звать было некого, а медведь обещал нас съесть, если не справимся. Даже чтобы к нам явилась мышка-щурка, надо сначала приготовить кашу, а для этого нужен огонь!

Наконец боги и чуры над нами сжалились: мох затлел, крошечный лепесток пламени переполз на подсунутый усик бересты. И вот огонь запылал внутри печи: у нас будто гора свалилась с плеч. Захотелось заплакать от облегчения, но вместе с этим пришла мысль – это только начало!

Мы принялись топить печку, объединяя наши знания, навыки и усилия. Дым шел наружу через дверь, и мы кашляли, стараясь от него уклониться.

Горшок с водой нашелся на полу у стены. Нам очень хотелось пить, но мы не решились: ведь это могла оказаться мертвая вода! Из домашней утвари у медведя была только укладка, старая и изъеденная жучком, с большими щелями между досками. В укладке, светя лучинкой, мы нашли две-три миски, связку старых облезлых ложек, частично сломанных, и мешок с просом.

Очень долго мы ждали, пока вода согреется, потом догадались отлить немного: для крупы ведь тоже требуется место!

Вода закипела; мы немного поспорили, сколько нужно крупы на такой горшок, и долго подсыпали «еще чуть-чуть». Дома полагалось класть соль, но мы уже знали, что для чуров пищу не солят.

Когда, по нашим представлениям, каша должна была быть готова, я хотела попробовать, но Эльга мне не разрешила:

– Это же пища мертвых! Хочешь остаться здесь навсегда?

В избушке резко потемнело: это вернулся медведь и загородил дверной проем. Мы опять испугались, хотя за работой, без присутствия страшного хозяина, приободрились.

– Ну что, мыши дурацкие, готова каша? – прорычал он. – Подавайте, попробую. Ну, если будет невкусно…

«Съем!» – мысленно продолжили мы.

– Вот такое дело…

Я придерживала горшок драной ветошкой, а Эльга взяла самую большую миску и при помощи липовой ложки наполнила ее кашей. Варево наше так загустело, что с трудом цеплялось на ложку, и издавало легкий запах гари. Масла мы не нашли никакого, даже льняного, но тут уж медведь сам виноват: его дом, его и припасы!

Медведь уселся прямо на пол, на кучу шкур, из-под которых торчала сухая трава: видимо, это была его лежанка.

Эльга поднесла ему миску, стараясь держать ее сквозь рукава: не только потому, что боялась обжечься, но и из иных, высших соображений. Не решаясь подать еду прямо хозяину, она поставила миску перед ним на землю, положила сверху ложку, поклонилась и даже сумела выговорить:

– Кушай, батюшка.

Медведь заурчал и принялся есть.

Он даже воспользовался ложкой.

Мы ждали с замиранием сердца: сочтет ли он нашу стряпню хотя бы просто съедобной?

И теперь еще я с ужасом думаю, что за каша у нас тогда получилась…

А тогда я отметила мимоходом: медведь держит ложку вполне человеческими пальцами, которые только сверху прикрыты шкурой его передней лапы, будто рукавом. И ложку с кашей он сует не в зубастую пасть, а под ней, будто в горло, где у него тот рот, что с нами разговаривает.

Но в то же время я понимала, что это не важно. Медвежья шкура означала, что перед нами медведь. Так к нему и следовало относиться.

Он доел кашу, выскреб дно миски, потом облизал его и удовлетворенно вздохнул:

– Ну ладно… Не буду вас есть пока.

– А ты отведешь нас домой? – спросила Эльга. – Ты же обещал.

– Придется отвести.

Медведь отложил миску и встал, почти уперевшись головой в черную кровлю:

– Собирайтесь.

Собираться нам было недолго: пригладили волосы да снова повязали платочки.