– Ну, передай, коли уж у тебя хватает дерзости решать за княгиню, – ухмыльнулся Етон и пошевелился на своих куньих подушках. – Подойди же к ней. Я позволяю. Тебе ж охота поглядеть на нее поближе, да? Я слыхал, у Святослава теперь две жены, но ни одна из них и вполовину не так хороша, как моя Величана, ведь правда?

Лют, уже сделавший было два шага к престолу княгини, замер и медленно обернулся. Он никак не мог сказать «правда», даже если бы ему угрожали оружием; не так он слабодушен, чтобы опозорить перед волынянами своего князя и его высокородных жен!

– Уж если бы я… – начал он, изо всех сил сдерживая возмущение и выговаривая слова по одному, чтобы дать себе время подумать и не брякнуть лишнего сгоряча, – вздумал сравнивать красоту высокородных жен и к тому же княгинь… это была бы такая дерзость… которая не сделала бы чести ни мне, ни женам, ни их мужьям.

«А ты, муховор[13] старый, меня на это вызываешь! – со злостью добавил он про себя. – Не на того напал!»

«Держи себя в руках!» – еще в раннем отрочестве наставлял его отец, когда обучал владеть оружием. Он видел, что Лют уродился честолюбивым и горячим, и считал эти качества для сына рабыни совершенно лишними. Благодаря его воспитанию Лют вырос храбрым, но сдержанным, хотя эта сдержанность недешево ему обходилась.

– Да уж небось думаешь, что тебе такая красотка больше бы пригодилась, чем мне, да? – Етон прищурился, будто пытался сделать свой взгляд узким, как лезвие ножа, и проникнуть им в душу и тайные помыслы гостя.

– Я… – Лют глубоко вздохнул. Ему хотелось стиснуть зубы, чтобы удержать внутри негодование, но приходилось же что-то отвечать. – У меня есть жены… и чада… я своей судьбой доволен и на чужие не зарюсь.

Он был так возмущен, что его взгляд, казалось, мог бы пронзить старого негодяя, как острие копья; едва ли не из боязни это сделать он отвел глаза. Перед взором его вновь оказалась Величана, и он даже удивился: этот краткий разговор так его взбесил, что он почти забыл о его причине. В тот же миг – или даже чуть-чуть раньше – Величана отвернулась, будто желая ускользнуть из-под его взгляда. Но Лют успел заметить на ее лице недовольство, почти враждебность.

Уж не она ли настраивает своего престарелого мужа против киян? Етон как-никак союзник Святослава, а вот ее отец – данник. Еще год назад Етон тоже был не мед малиновый, но все же и не такая ехидна.

– Что же, твой брат…

Вспомнил-таки!

Лют резко обернулся и сделал шаг вперед. Мысль Етона уже была ему ясна, и намеков на связь его брата с Эльгой он не спустил бы никому. Даже сиди тут перед ним сам конунг ледяного Йотунхейма в окружении всех троллей и турсов, сколько их породили нижние миры.

И Етон запнулся на полуслове. В чертах лица, в глубоко посаженных глазах Люта он увидел такой непримиримый вызов оскорбленного родового достоинства, что понял: это он уже перегнул палку. И пусть этот, навещающий его в последние шесть лет, не столь умен и хитер, как тот, старший, по крепости сердца и бесстрашию он брату не уступит.

Мелькнуло искушение выложить все, что задумал, сейчас и разом покончить с этим. Но Етон сдержался. Это конец его длинной саги, и завершить ее надо спокойно, без спешки. У него позади слишком длинное жизненное полотно, чтобы комкать и портить его конец.

– Твой брат обучил тебя вежеству… – уже спокойно договорил он, медленно откидываясь на подушку сзади и невольно морщась от привычной боли в спине. – Сразу видно, что твой род уже второе поколение хранит престол киевских князей.

– В отваге моего брата и отца, в их опыте и верности Олегову роду не усомнится никто, у кого есть хоть немного ума, – мысленно выдыхая, ответил Лют. В душе поднималась гордость: он поборол-таки старого йотуна, заставил вместо поношения произнести похвалу. – И я молю богов, чтобы мне не привелось отступить от обычаев нашего рода и опозорить родню. Где бы то ни было. И перед кем бы то ни было.