– Йотуна мать…

– Уж не навострился ли новобрачный ваш… – Гридя Бык оглянулся на Ржигу, – воевать с нами?

– Куда ему воевать? – презрительно отозвался Болва, человек самого Святослава. – Он на ногах-то стоит еще?

Лисма обозначил, что и как у Етона стоит, русы засмеялись. Лют тоже усмехнулся.

– Может, боится нам жену молодую показать? – сказал Чернега. – Он-то… юной деве не чета, а мы-то…

Он глянул на сыновей Пестрянки: эти двое, двадцати и семнадцати лет, рослые молодцы хорошего рода, куда лучше годились в женихи любой княжне, чем старый Йотун. Потом, еще более выразительно – на Люта. Лют поморщился, потом постарался принять невозмутимый вид. Женщины в семье дразнили его красотой – все хвалили пригожее личико, чудные глаза, набивались расчесать светлые волосы, шили цветные кафтаны. Лют привык, что его считают красавцем, но в глубине души стыдился этой славы. Свенельд красотой не блистал, и уж он не был бы доволен, если б младший сын унаследовал миловидность матери, а не отвагу и твердость духа отца!

И красота сослужит Люту очень дурную службу, если из-за нее трухлявый пень Етон не пустит его к себе в дом! Будто ему есть дело до какой-то лучанки, об какую тот ночами греет свои старые кости! Тьфу!

Хотя… В задумчивости Лют сунул в рот серебряный топорик-оберег с шеи и прикусил ровными белыми зубами. Все же знали, почему Мистина Свенельдич остался ближайшим к власти человеком и после смерти Ингоря. В былые годы он был лишь воеводой при Эльге, но в последние годы занял место и в ее постели. Так, может, Етон знает об этом и опасается допустить Свенельдича-младшего на глаза своей молодой княгине?

Мысль была нелепа, но от нее же Люту впервые стало и любопытно взглянуть на новую плеснецкую княгиню.

– Етон что – прячет жену? – Лют взглянул на Ржигу.

Тот покачал головой:

– Нет. На всех пирах она сидит. Я сам ее видел уж сколько раз… Хотя меня князю, видит Бог, бояться нечего. Я уже не так млад и красен собою, чтобы смутить чужую жену.

И снова его молодые гости переглянулись с одной мыслью: не надо блистать юной красотой, чтобы показаться княгине лучше, чем ее законный супруг… Торлейв заметно содрогнулся: представил, как ужасно молодой деве иметь дело со старым лешим.

– Ну, вы как знаете, а я спать, коли в гости не зовут! – Чернега хлопнул себя по коленям, поднялся и стал расстегивать нарядный кафтан. – С дороги не выспался еще.

Назавтра русы не пошли в Плеснеск все вместе, а послали Гридю Быка – узнать, есть ли у князя Етона для них досуг. Гридя вернулся без успеха – князю было не до них. То же повторилось и на следующий день. Киевские купцы отсыпались, бродили по лавкам и кузням, глядели товар у баварских, моравских, угорских и волынских гостей. Те уже вовсю вели дела между собой – никого из них Етон не томил по пять дней под воротами.

– Ничего, зима долгая, мы обождем, – с показным добродушием, подражая старшему брату, говорил им Лют. – Я молодой, мне спешить некуда. Сама княгиня наша матушка у греческого цесаря три месяца встречи дожидалась, двенадцать седмиц. Видать, хочет князь Етон, чтобы и мы ему честь оказали – за нами дело не станет! У нас чести много, на всех хватит!

На самом деле терпения Люту придавало не добродушие, а упрямство. Он бы ждал и три месяца, и пять, лишь бы не возвращаться к князьям и брату ни с чем. Но в то же время понимал: собирается гроза. Отказывая русам в доступе на торг, Етон нарушал докончание, заключенное еще при Ингоре и подтвержденное Святославом после гибели отца. И самого себя ставил под удар: поссорься он сейчас с Киевом – самому себе порушит торговлю с греками.