Опускаю перед ней кружку с молоком и чашку ароматного кофе для Олега.

— Мы тут похозяйничали, — виновато признаюсь. — Прости.

— Но ты маму не ругай. Это я ее заставила, — спасает меня Надя. — Мы просто хотели тебе сделать завтрак. Я сама готовила тесто для сырников. Я знаю, что туда нужно добавлять. Я уже почти большая.

— Молодец! — хвалит он ее и берет один из сырников. Надкусывает и прикрывает глаза, якобы от удовольствия. — Как же вкусно! Чувствуется рука мастера.

— Спасибо, — смущается она. — Я старалась для тебя.

Олег протягивает руку и стирает молочные усики с лица Нади. Девочка еще больше покрывается румянцем, но не отодвигается. Доверительно разрешает ему касаться себя.

Меня же этот жест завораживает и немного расстраивает.

Как я бы хотела, чтобы у моей дочери был такой отец. Заботливый, внимательный и добрый. А Волков именно такой. И очень любит детей. Что Элю, дочь своей бывшей. Что Надю. Маша не раз говорила, что он прекрасный мужчина и отцом станет чудесным.

Мой бывший муж не был таким. Он оказался скуп на эмоции. Ни ко мне, ни к дочери особой любви не показывал. Для него дочь была данностью. Человеком, который живет с ним и за которого он несет материальную ответственность. Он обеспечивал ее и беспокоился о ее здоровье. Но между работой в своем кабинете и игрой с дочерью всегда выбирал первое.

Отворачиваюсь к сковородке и незаметно смахиваю слезу. Воспоминания о старшей дочери всегда меня расстраивают, и успокоиться не выходит.

Перед глазами вновь она. Моя малышка…

— Мне нужно в ванную, — заявляю, не оборачиваясь к ним, чтобы не выдать себя. — Присмотрите за сырниками, — прошу Олега с Надей и сбегаю.

Это сложно. Сложно жить и существовать, когда часть твоей души мертва и находится в маленькой могилке вместе с безжизненным телом собственного ребенка.

Олег

Проводив взглядом Стефани, встаю из-за стола и подхожу к сковороде. Переворачиваю сырники и оборачиваюсь к кнопке.

— Что это с ней? — спрашиваю девочку, обратив внимание на странный уход Царевой. Даже не посмотрела на нас. Просто взяла и будто бы сбежала.

— Наверное, зубы не помыла и вспомнила, — пожимает плечами Надя и продолжает с аппетитом есть сырники. — Скоро вернется. Ты не переживай.

Внимательно слежу за кнопкой и забавляюсь видом малышки. С таким усердием и удовольствием расправляется с едой в своей тарелке, что даже мне, который не особо любит по утрам есть, хочется еще несколько сырников в рот закинуть.

— Ну ладно, — решаю временно отложить этот вопрос. — Какие планы на день?

— У меня никаких. У мамы не знаю, — отвечает она, ни на секунду не оставляя сырники. — Хотя, наверное, к дедушке поедем с бабушкой. Они ждут нас. Бабушка вчера лимонный пирог пекла.

— Я знаю, — ослепляю ее улыбкой. — Она меня угощала.

— Она дала тебе пирог раньше, чем мне? — возмущается и забывает о сырниках. Обиженно округляет глаза и почти плачет. — Как она могла так?! Я же его просто обожаю! Всегда первый кусочек ем! А она… Она что, теперь меня не любит?!

— Думаю, для тебя бабушка свежий испечет, — пугаюсь реакции девочки. — Мне она старый дала, наверное.

— Она меня предала! — кричит Надя и губу уже закатывает, будто плакать собирается. — И дедушка ел?

— И дедушка…

— Плохой! Плохой! Я же ему верила! — восклицает и обидчиво взгляд отводит. — Обещал, что не будет есть пирог, пока я в больнице лежу. Не сдержал обещания!

— Какой ужас! Прости, кнопка, — подхожу и хочу ее обнять. Успокоить, в конце концов.

Не могу смотреть на женские слезы, а на детские тем более. Но почему-то слезы и обида Нади сильнее мое сердце трогает, его будто сковывает и сжимает.