Наверное, у нее плохая память на то, что впереди, зато хорошая – на прошлое. Мне бы такую память: которая лежит в обратную сторону!

Учительница вызвала к доске длинноносую Галю Смагину с родинкой на щеке, потом ее соседку по парте, красивую девочку с косой Нату Фокину (они сидели во втором ряду, напротив нашей парты), и тощего Толю Белоконева с третьего ряда, и все они поочередно оттарабанили стихотворение: тоже помнят вперед, а не назад.

Алла Павловна одобрила пятерками такую память на стихи и стала рассказывать про писателя Короленко. Показала книжку – я не увидела названия, я и в очках плохо вижу – а учительница сказала:

– В хрестоматии только отрывок из «Детей подземелья», а в школьной библиотеке есть два-три вот таких сборника, кто поторопится – может успеть взять и прочитать к следующему уроку. Там про ребят, таких, как вы, и помладше. Вот как в прежние времена-то детям доставалось: жили в подземелье, в темноте, света белого не видя.

И тут она принялась читать из книжки: про то, как мальчик, сын судьи, попал в подземелье часовни, где жили брат с маленькой сестрицей и похожий на обезьяну пан Тыбурций.

Учительница читала: «Серый камень высосал из нее жизнь, – пояснил опять Валек, по-прежнему смотря на небо. – Так говорит Тыбурций… Тыбурций хорошо знает. – Да-а, – опять повторила тихим эхом девочка. – Тыбурций все знает».

И тут случилось: я вскочила с места и закричала:

– Ничего он не знает! Бегите вы от этого Тыбурция подальше!

Алла Павловна нахмурилась и велела мне выйти из класса, не срывать урок. Я так и сделала – я даже выбежала из класса. И до звонка стояла в фойе, у окна, глядя на строгие отроги гор.

Таня вынесла мне портфель, и мы отправились на следующий урок – немецкого языка.

Галя Смагина и Ната Фокина шли позади нас, и Ната говорила:

– У нас новая училка по дойчу, я ее видела – красивая, вся в кудрях, и наряд-на-я!

– В кудрях – значит, химию делала, химическую завивку, моя мамка тоже делает. А твоя нет…

– Моя уже старушка, зачем ей… Когда мы пришли в кабинет немецкого языка и положили портфели в парту, а учебники вынули, кто-то толкнул меня в спину – это был Генка Загумённый. Он заорал:

– Сажа, ты дура, да? С книжкой разговариваешь? Бегите от Тыбурция, спасайся, кто может, sos! Все буквы и разбежались из книжки, кто куда, да? Ох, Сажа, я-то думал одна Буравлёва у нас дура, а теперь в классе две дуры, да за одной партой сидят, да обе конопатые: Правило Буравчика и Сажа в очках! Смехота!

Я развернулась и хотела стукнуть его учебником по круглой голове, но он успел отбежать. Тут дверь отворилась, и в класс вошла… Любовь Андреевна, она и впрямь красивая, в нарядном платье из синего крепдешина (дома оно висело в шифоньере на плечиках, рядом с моей школьной формой). После того, как она представилась и по-немецки спросила, кого как зовут – и некоторые ответили, мы открыли учебники и стали по очереди читать про писаку Шрайбикуса. И я тоже читала – и даже очень скоро и споро: оказывается, я и немецкий знаю, ого-го! (Может, я все языки на свете знаю?!) А Таня не смогла прочесть больше двух предложений, и то по слогам. Надо бы сказать Любовь Андреевне, чтобы с ней позанималась, я могла бы пригласить ее к нам… Таня ведь тоже Андреевна, а все Андреевны должны помогать друг другу. Учительница время от времени повторяла по-немецки слово «цумбайшпиль» (например) – и Загумённый стал тыкать пальцем в Шпилевого:

– А ты Цумбайшпиль, Витек! Теперь будем знать. Теперь ты не Шпилька, у тебя новое имя, заграничное.

Шпилевой послал его непечатно, и Любовь Андреевна велела обоим отправляться к директору, а не то…