– Слыхали, что девяносто пять процентов всех денег всего пяти процентам актерской гильдии достается? – продолжает Гровер. Уж не знаю, как мы должны реагировать на эти ценные сведения. – Короче, трата времени.

Гровер мотает головой и самодовольно ухмыляется, щеки трясутся, как желе. Украдкой поглядываю на Леа, та лишь глаза закатывает. Да что она вообще нашла в этом субъекте?

– Простите, – переспрашиваю я, – что – трата времени?

Гровер пожимает плечами:

– Если на этом не заработаешь, какой смысл мараться?

Смеюсь.

– Повезло нам, что Ван Гог не рассуждал, как вы. Или Моцарт. Или Фрэнк Ллойд Райт. Или Бергман. А иначе весь мир был бы похож на Восточный Берлин до падения Стены.

Понимаю, что зря сотрясаю воздух, но не могу удержаться. У подобных типов к искусству стойкий иммунитет. Можно привязать его к стулу, как Малькольма Макдауэлла в «Заводном апельсине», и заставить слушать Девятую симфонию Бетховена или смотреть «Земляничную поляну», но единственная реакция, какой добьешься, – его будет от всего этого тошнить. Вот он, типичный заводной апельсин.

– Да бросьте, – отвечает Гровер. – Просто это все деньги приносит, а то давно бы уже забыли.

Начинаю злиться. Хотя не следовало бы.

– Ах вот как? И в какую же сумму в долларах вы оцените «Седьмую печать»? А «Гамлета»? А «Любовь во время холеры»? Или Девятую симфонию? Как определите их вклад в культуру в денежном выражении?

Гровер только отмахивается, забрызгав соусом груди и пулемет девицы на футболке.

– Да я про сегодня говорю, а не про сто лет назад. Вы, интеллигенты, вечно выпендриваетесь, думаете, главнее всех. А знаете, что на самом деле важно? Мосты. Туннели. Электричество всякое. Радио. Без всего этого общества не бывает. Можно жить без Бетховена? Еще как. Уже лет восемьсот без него обходятся, и ничего.

Поворачиваюсь к Леа:

– Потрясающе! И как же вы отыскали этого человека эпохи Возрождения?

Леа вздыхает и отставляет пинту. Такое чувство, будто принес ее из эпического странствия в духе «Властелина колец», а теперь мой дар попросту выплеснули на пол.

– Познакомились в университете. Хотите верьте, хотите нет, но я когда-то изучала программирование.

– Хреновый из тебя был программист, – бурчит Гровер.

– Что правда, то правда, – соглашается Леа. – Вылетела бы после первого же семестра. Спасибо, Гровер выручил. У меня было хорошо с математикой, вот родители и твердили, чтобы поступала туда. Ну, я и поступила. Глупая была идея. Только зря год потратила.

Беру пинту. Чем дольше гляжу на этого Уитстона, тем больше прихожу к выводу, что, если Бог все-таки есть, Он, видно, любитель шуточек в садистском стиле. Хорошо, хоть «Крепкого Джека» не лишил.

– А потом что делали? – спросил я.

– Университет бросила. Поступила в театр импровизаций. Но ничего из этого не вышло. Мне надо заранее знать, что говорить, тогда я могу подготовиться и все сделать правильно. А эти импровизации – русская рулетка какая-то. Потом играла в двух маленьких труппах, и вот там мне понравилось. Только что с гастролей вернулась, пока работы нет. Правда, скоро у меня прослушивание для рекламы!

Гровер фыркает:

– Хороша работа – сумки для сэндвичей рекламировать.

Безумно хочется ему врезать, но ограничиваюсь убийственным взглядом. Если бы глазами можно было обжигать, с него бы уже кожа слезла. Поднимаю кружку.

– Поздравляю! За успешное прослушивание!

Остальные радостно присоединяются. Леа застенчиво улыбается и повторяет: «За успешное прослушивание».

О боже! Боюсь, у меня серьезные проблемы.

В воскресенье меня подменяет Данте, так что я весь день предоставлен сам себе. Одинокого человека большое количество свободного времени пугает. Хуже всего завтрак, обед и ужин. Ненавижу есть один. Не знаю почему, но при одной мысли о том, чтобы готовить самому себе, а потом сидеть на крошечной кухне и машинально отправлять ложку в рот, депрессия начинается.