Подполковник на минуту задумался, затем ответил решительно:

– Я ему в ближайшие три дня сделаю паспорт – из тех, что есть в наличии, молдавский или украинский, придется ему после побега сменить фамилию и гражданство – и одновременно дам команду нашим мадьярским коллегам ввести в действие план Б; где-то неделя уйдёт на подготовку перемещения нашего парня в Будапешт, еще дня три – на подготовку его отхода. Затем сутки на поездку до Кракова, еще пару дней нужно будет Тетрису, чтобы как-то перебросить Одиссея в любезное Отечество. Итого – две недели.

Генерал ворчливо произнес:

– Экий ты скорый.… Две недели! Ладно, действуй. Где потом думаешь Одиссея использовать?

Левченко покачал головой.

– Не буду загадывать. Сначала нам его надо оттуда достать, а уж потом решим, как, где, и в каком виде он нам будет нужен. А что будет нужен – в этом я нисколько не сомневаюсь!

В это время года в Измайловском парке еще было тихо и покойно – время летнего отдыха москвичей «на природе» (а некоторые уголки этого парка вполне можно было бы отнести к этому почетному наименованию) еще не наступило, многочисленные шашлычные и распивочные заведения еще не начали свою активную работу; по дорожкам и аллеям прогуливались лишь редкие влюбленные парочки, бродили собаководы со своими ручными живыми орудиями человекоубийства (самыми популярными породами Измайловского парка были стаффордширские терьеры и разных окрасов свиноподобные бультерьеры), да иногда пробегали трусцой любители здорового образа жизни – главным образом, поджарые старички в трусах, прельщая сидящих на лавочках редких старух клоками седых волос на костистой груди. Не видно было пока в Измайлово даже вездесущих московских бомжей – ибо ловить им тут пока было нечего, самая жатва для них начнется летом, когда многочисленные компании всерьез и надолго оккупируют все более-менее уютные уголки парка; пока же бродяги промышляют поближе к цивилизации, и своим антисоциальным обликом не уродуют зрелища просыпающейся природы.

Парк еще не зажил полнокровной жизнью – но всё же парочка мужчин возрастом около сорока, мирно прогуливавшихся по аллеям вблизи одноименной станции метро, внимания редких еще посетителей не привлекала. Мало ли о чём нужно поговорить двум взрослым мужчинам вдали от городского шума?

А разговор у мужчин (если бы кто-нибудь смог его подслушать) был и впрямь о делах серьезных и чужому уху малопонятных.

Один из них, одетый скромно, неброско – но, при внимательном рассмотрении, весьма дорого – производил впечатление средней руки банковского клерка – но банка серьезного, солидного, не какой-нибудь дешевой конторы по обналу, а как минимум – филиала «Дрезднер-банка» или «Мерил Линч». Говорил он по-русски с той степенью старательности, которая немедля выдавала в нём англосакса, долго прожившего в России, досконально выучившего язык – но так и не избавившегося от извечной британской каши во рту.

Второй гуляющий, наоборот, внешне был полной противоположностью своему собеседнику – одет броско, пожалуй, даже немного вызывающе, стильно до умопомрачения; но, вглядевшись попристальнее в его экипировку, можно было обнаружить, что его «Джованни Фаброни», «Прада» и «Артиоли» вряд ли понимают итальянскую речь; скорее уж, для них был значительно ближе и роднее кантонский диалект самого распространённого языка в мире.… Да и манера общения этого мужчины, в первые секунды вызывающая у любого случайного прохожего мгновенное подсознательное неприятие, через несколько минут рождала у этого же прохожего понимающую ухмылку – ибо безусловно относила этого денди в разряд лиц с нетрадиционной, как сейчас принято говорить, сексуальной ориентацией.