Старуха, тихо и недовольно бормоча, прошла куда-то вверх. Я поднял выпавший из моих рук блокнот и быстро пошел вслед за старухой. Через пару минут она пропала, а я обнаружил себя на крыше города Язд.

Кое-где возвышаясь, где-то обрываясь пустотами дворов, где-то упруго вздымаясь полукруглыми башнями, крыши переходили одна в другую, объединяясь в одну… Сверху палило белое солнце, превращая крыши из темно-бежевых в красно-коричневые. Солнце, ослепительная голубизна неба и далеко на горизонте – похожие на декорации полукруги рваных гор.

Я иду, перелезая с крыши одного дома на крышу другого – невысокая стенка, крыша выше, крыша ниже, узкий выступ стены, кое-где приходится прыгать, где-то – подтягиваться, иногда балансировать, переходя по краю стены на следующую крышу. Я хочу дойти до центра старого города и там выбраться обратно в город – возможно, через такой же заброшенный двор, как тот, что вывел меня сюда, на городские крыши. Сухой ветер пустыни въедается в губы, трескает их и забивает нос невидимым песком.

Каждый следующий дом оказывается выше, и уже довольно нелегко становится перелезать с крыши на крышу. Иногда между крышами мелькают узкие коридоры и прямоугольные дворы с маленьким бассейном посередине и деревьями, на которых чернеют гранаты, изъеденные птицами. Через дворы между стенами протянуты нити, на которых висит стираное белье, двери в комнаты открыты (у дверей ботинки, а внутри – ковры). Иногда показываются люди. Замеченным быть очень не хочется…

Откуда-то сверху раздается голос муллы. Он призывает жителей Язда молиться. Солнце все ниже, а на небе, кажется, кто-то варит манную кашу. Голос муллы означает для меня в первую очередь, что сейчас уже около пяти вечера. В шесть надо быть в отеле.

Мои прыжки спугивают стаи белых голубей. Голуби взлетают и прячутся во дворах. Покрасневшее солнце висит на уровне неровных, как бы вырезанных ножницами и наклеенных на аппликации краев гор. Надо мной пролетает гигантская стая маленьких крикливых птиц. На минуту они отделяют меня от неба, и в этот миг пение муллы и крик птичьей стаи сливаются в какой-то общий ориентальный щебет-фон надо мной. Всё кажется каким-то чересчур кинематографичным. Или похожим на сон. Кому бы пришло в голову, что я сейчас бреду где-то посреди пустыни по каким-то глиняным крышам, разглядывая космические пейзажи и подглядывая за мирным бытом честных иранцев? …Да еще вдобавок меня чуть было не убили…

Я уже довольно долго шел, не понимая уже, как мне теперь отсюда спуститься. Чем ближе к центру, тем меньше было заброшенных дворов – шансов осуществить мой прежний план уже почти не осталось. При этом прошел я уже столько, что идти назад мне не хотелось совсем.

Над очередным улицей-коридором я свесился, опираясь на глиняный край крыши. Сухая желто-красная глина тихо шурша посыпалась вниз с большой-большой высоты. Можно зацепиться вот за эту железную водопроводную трубу и по стенке сползти вниз. Но эта глина… мои ладони от соприкосновения с ней уже стали оранжевыми, пачкать одежду не хотелось.

Я перелез на соседнюю крышу и заглянул в жилой двор. Там в саду копалась девушка. Без чадры, в обычной одежде.

Дальше все быстро. Случайно подняв голову, она испускает испуганный выкрик и стремительно убегает. В поисках выхода из положения оглядываюсь по сторонам. Вот дверца в крыше. Сейчас из нее, наверняка, кто-нибудь выйдет. Тот, кого она побежала звать. К примеру, разъяренный ревнивый муж…

Подхожу к другому краю крыши. Свешиваюсь: высоко, но не очень. Прыгать? Последний раз оборачиваюсь. И вижу, что ко мне уже стремительно направляется перс. Прыгать поздно. Надо разговаривать.