С волками жить – по-волчьи выть, только на обглоданную кость я не был согласен. Я все глубже и настойчивей уходил в музыку, желая в один прекрасный момент оставить этот прогнивший изнутри магазинчик навсегда.

Вика уходила в прошлое все дальше. За последнее время я почти не вспоминал о Вике, а Судьба заботливо уберегала от встречи с ней. Случались вечера, когда Вика приходила ко мне из туманного небытия, оживляя затухающие с каждым днем воспоминания. Впрочем, за эти воспоминания я держался сильнее, чем за саму Вику – настоящую. Она стала чужой. Я не мог отделаться от соблазна нырнуть вновь, хоть и мысленно, в былые времена радости и прожить их еще разок. Но возвращение на поверхность настоящего всегда сопровождалось болью в груди – будто расплата за только что испытываемые радостные чувства.

Иногда я мечтал. Я представлял, как могла бы сложиться наша жизнь, будь мы сейчас вместе. Я представлял, что в будущем у нас появилась семья, ребенок. Мы проживаем вместе долгую и счастливую жизнь, нянчим внуков и любим друг друга до последнего дня… Но в какой-то момент мечты обрываются – меня выворачивает от мысли жить ролью семьянина. Я вижу себя рок-звездой, жаждущей, впитывающей внимание и восхищение публики. Я упиваюсь своей значимостью, свободой, легко передвигаюсь по планете в любом направлении, не оглядываясь назад, и везде меня встречают и любят. И в этой альтернативе семья – неудобная помеха в приобретении независимости и счастья…

В конце концов я удалил с телефона и компьютера все фотографии Вики и нашу переписку, сменил SIM-карту, чтобы у нее было меньше поводов напоминать о себе. Правда, родители несколько раз сообщали, что она звонила и даже приходила ко мне домой. Эта новость вызвала лишь чувство торжества и даже злорадства – я надеялся, что с Антоном у них ничего не получилось и Вика поняла, кого она потеряла. Я попросил родителей ничего не говорить ей обо мне. Вика все еще любила меня, желала вернуть, а я стремился к жизни подальше от нее.

И еще в этот период меня стала одолевать паранойя. Впервые я ощутил ее, возвращаясь с репетиции поздно вечером. Меня не оставляло подозрение, что кто-то или что-то следует по пятам: со стуком своих шагов я явственно слышал другие, но стоило остановиться, как посторонний стук прекращался.

И все бы ничего, возможно, это было просто эхо от моих шагов, однако присутствие – живое, почти осязаемое – не давало покоя. Это что-то двигалось позади меня то слева, то справа, то удалялось на такое расстояние, что я больше не мог его ощущать, то вновь приближалось и нависало над головой. Темнота ночного города, особенно в его слабоосвещенных участках, рисовала в моем сознании некое летающее чудовище в черном оборванном плаще. Чудовище парило в воздухе, старательно создавая впечатление, будто передвигается по асфальту, чтобы я резко огляделся в надежде обнаружить преследователя, а это чудовище успело скрыться на своих крыльях во мраке. Домой я добрался в тот день, запыхавшийся от бега и необъяснимого страха.

Затем паранойя поднялась до следующего уровня, более серьезного: я переходил зебру, как положено – на зеленый, и вдруг что-то дернуло сзади так, что я сел на задницу прямо посреди дороги. Не успел я обернуться, дабы выразить свое недовольство такой выходкой (знакомому или кто там решил пошутить) как передо мной пронеслась заниженная белая «семерка», звякнула стеклами от громыхающего сабвуфера и умчалась в неизвестность, подмигнув карачаевской девяткой на номере.

Казалось бы, ничего удивительного в таком происшествии нет, особенно со стороны наших южных соседей, если бы в дальнейшем похожие инциденты не прописались в моей жизни.