Дикие кочевники из хищной шайки гордо гарцевали вокруг, радуясь, что хурджины[20] их набиты серебром, дорогими шелковыми тканями, коврами, что они погонят захваченный скот и рабов. А жизнь человека, его страдания не имели в их глазах ни малейшего значения.

Все дальше и дальше на запад двигались разбойники, держа направление на Исфахан[21]. Связанные веревкой в длинную цепочку, медленно брели пленники. До чего же тяжело идти под палящим солнцем! Вяло передвигаются ноги. На лицах – безмерная усталость и полное безразличие к своей судьбе. Головы понуро опущены, пустые глаза смотрят вниз. Да и на что смотреть? Воздух пустыни редко бывает чистым и прозрачным. В нем постоянно висит мельчайшая пыль, и от этого как бы стираются грани отдаленных предметов: все зыбко, нечетко, нереально. Долгожданный ветер не приносит облегчения. Он бьет по лицу раскаленными песчинками, от него трескаются губы, сильнее сохнет во рту.

Едущий впереди каравана Сарык постоянно чувствовал чужой взгляд на своей худой спине. Даже не оглядываясь, мужчина знал, что это смотрят ему в спину серые глаза Джамиля. Юноша не спускал с разбойника глаз, как орел с ягненка. И, как это ни покажется странным, но этот взгляд вызывал в Сарыке раздражение и легкую тревогу. Мужчина нехотя поворачивал жилистую шею, встречался глазами с прозрачно-холодным взглядом и думал: «Правду говорят, что кипчака лучше сразу убить, иначе, раненный, он вернется даже с порога смерти, чтобы отомстить».

Уязвленная гордость Джамиля не знала ни мгновения покоя. Кто смеет распоряжаться его судьбой, кто смеет поднять на него, свободного кипчака, руку? Джамиль не чувствовал тяжести пути, он не боялся судьбы воина. Его мучила мысль о больном отце и жгли воспоминания о Гюллер. И хотя он был скорее фаталистом и верил, что все в руках Аллаха, но нет-нет, да и мелькала в его голове мысль, что было бы, если бы он поддался призыву Гюллер.

«Укради меня» – вновь и вновь слышал он слова девушки, видел ее прекрасное лицо, и его рука непроизвольно тянулась к груди – дотронуться до бусинки из бирюзы, висевшей на тонком кожаном ремешке, которая по какому-то недогляду ускользнула от жадных рук грабителей и не была сорвана.

Он не был сентиментален, этот бесстрашный юноша, но, как все люди своего времени, свято верил в амулеты. Голубой кусочек минерала был его талисманом, его оберегом. Рука хотела коснуться амулета, но веревка мешала, и взгляд его серых глаз, сверлящих спину Сарыка, становился все упрямей и жестче.

Итак, небольшой караван продвигался все дальше на запад. Правда, небольшим он стал после того, как грабители, собравшись у разрушенного рабата, поделили «добычу». Они делили долго и вдохновенно. Иной раз, не соглашаясь с результатами дележа, кочевники в негодовании швыряли на землю шапки и в бешенстве хватали себя за волосы.

После дележа «добыча» побрела в разные стороны. Кого-то ждут невольничьи рынки благословенной Бухары, лицемерно закрывающей глаза на продажу на своих рынках мусульман, иные же прямиком отправятся в степь, к юртам кочевников, и с цепями на ногах будут медленно умирать от тяжелой работы и недоедания.

Рыжий тонконогий конь с аккуратно обернутыми тканью ногами, для защиты от раскаленного песка, то уходил вперед, и тогда тоскливо бредущие пленники видели спину мужчины в красном ватном халате, то, придержанный опытной рукой, отставал и шел в ногу с пленниками. И тогда юноши видели темное вытянутое лицо с крючковатым носом, изуродованное рваным шрамом, и пустую правую глазницу, истекающую мелкими каплями слез. Что ж, не все набеги проходят безнаказанно, не все благополучно заканчиваются для его участников.