Последний посетитель оказался могучим ремесленником, свирепым, медлительным и бестолковым. Дафна нетерпеливо ждала, когда он уйдет, намереваясь отвести Агату домой и посидеть вечерок у очага. Феодосия велит детям не шуметь и приготовит приемной матери чашу душистого успокаивающего питья, щедро сдобренного медом. Она была мастерица делать лечебные напитки, все жители Дельф ходили к ней за настойками и отварами из трав, корешков и ягод. Одних она поила на месте, другим продавала кувшинчики настоек, которые велела пить в определенные часы, а некоторым объясняла, что их трава еще не созрела и снадобье можно будет приготовить только осенью. Они уходили, не излечившись, но и не утратив надежды.

Гончар, уплативший за прорицание один потертый коринфский статер[11], все нудил, что его дочку похитили. И требовал, чтобы Дафна сказала, где искать разбойника или мертвое тело. Измученная сивилла сказала веско и медленно:

– Господин наш Аполлон позволяет иногда своим служанкам-прорицательницам видеть будущее. А ты спрашиваешь о прошлом. Иди к начальнику стражи, пусть он разыскивает.

– Да я же тебе заплатил, – возмутился невежа.

– Не смей повышать голос в храме Аполлона, – сердито сказала Дафна. – А то гляди, чтоб и с другими твоими детьми не стряслось беды.

Гончар пришел в ярость.

– Угрожаешь мне? – завопил он. – Твой Аполлон не знаю где, а я уже здесь и сверну тебе шею прямо сейчас.

Он двинулся к треножнику. Но еще прежде, чем Дафна позвала на помощь привратника, из темноты в круг света вышла Агата.

– Уймись! – сказала она строго голосом матери. – Жива твоя Зоя, и никто ее не похищал. Ты бы меньше лупил ее – не сбежала бы она с Илларием.

– С Илларием?! – ахнул отец. – Да он же голодранец! У него же и двух овец нету.

– Потому они и ушли налегке. Взяли по головке сыра и по кувшину воды и отправились от тебя подальше в Афины. Ты их не найдешь. Радуйся, что дочка жива и что у нее будут дети. Через десять лет она даже своего младшего назовет в твою честь. Тебя ведь Геврасий зовут? Ну вот! – Агата удовлетворенно кивнула. – Значит, простит и даже скучать по тебе, невеже, будет.

Притихший и растерянный Геврасий невнятно пробурчал извинения, поклонился низко женщине и девочке, промямлил что-то о теленке, которого приведет в жертву Аполлону, и вышел за дверь.

Агата забралась на колени к Дафне, обняла за шею и положила голову ей на плечо. Так они посидели минутку, и сердце старухи таяло от удивления и нежности. Потом Агата вскочила и сказала:

– Пойдем скорей домой. Мама приготовит тебе питье от головной боли. И ляжешь у нас – ты так устала, бедная.

Они взялись за руки и вышли из храма под звездное небо.

Когда Агате исполнилось восемь, отец отлил для нее из бронзы настоящий треножник, украшенный резьбой по краю сиденья и изящными фигурками в верхней части ножек. Большая честь и невиданное событие: на низком, но настоящем треножнике сивилл сидела девочка. Пока ее подруги учились ткать и стряпать, шили туники глиняным куклам и пасли овец, Агата под надзором Дафны предсказывала будущее иноземцам. Она, конечно, проводила в храме только несколько утренних часов. Потом уставала, сдавливала пальчиками лоб и, не прощаясь, забыв про Дафну, выходила из полутемного, пропитанного курениями помещения на солнышко. Когда было не жарко, засыпала где-нибудь на траве под деревом, а в зной или дождь уходила к себе домой. Мать жалела Агату, бросала домашние дела, ложилась вместе с ней, обнимала, убаюкивала. Иногда, если в храме случалось что-нибудь страшное или смешное, Агата рассказывала Феодосии, задремывая, и та слушала с ужасом и восторгом, сожалея о том, что ей самой эти ужасы и восторги уже заказаны. Через пару часов девочка просыпалась, бралась помочь матери, но веретено и сковородки были ей скучны, и она возвращалась к Дафне.