Эта последняя стадия входит в состав Шестоднева и связывает космос с эстетикой и идеей красоты. Эта стадия в древних и средневековых космологиях получила название exornatio mundi, или ornatus mundi – украшения или убранства мира254. Я уже упоминал о том, что Фома относил к этой стадии создание растений и животных. Вот как описывает Умберто Эко место exornatio mundi в системе творения:
Exornatio mundi (убранство мира) представляет собой ту итоговую операцию, которую Природа за счет органического взаимодействия многообразных связей осуществила в уже сотворенном мире <…> В данном случае убранство (ornatus) есть порядок и collectio creaturum (собрание тварей, созданий). Красота начинает проявляться в мире лишь тогда, когда сотворенная материя начинает различаться внутри себя самой по весу и числу, очерчивает собственные контуры, обретает образ и цвет. Следовательно, и в этой космологической концепции убранство (ornatus) сближается с той обособляющей вещи структурой, которая позднее, в XIII веке, трансформируется в укоренение прекрасного (pulchrum) в принципе формы (forma)255.
Прекрасное – это венец творения, окончательное установление образа, преодоление изначальной безвидности через природный процесс, увенчивающийся возникновением жизни. Исидор Севильский считает воплощением украшения, орнамента царский венец – корону, которая знаменует собирание народов под знаком венценосной головы, то есть своего рода завершение упорядочивания общества. С короной связаны, по его мнению, любые головные повязки (corona), символизирующие «круг из людей» и названные так «потому что в начале люди обегали (currere) алтари, так что корона была сформирована и названа в соответствии с образом кругового движения „группы танцоров“ (choros)»256. Тут хорошо видно, как венчание и завершение ведет к образу мировой гармонии, воплощенной в хороводе и хорах. Но такая гармонизация всегда проходит через дифференциацию аморфного и ее организацию в порядки. Бернард Сильвестр включает в свою «Космографию» целый гимн дифференцирующей силе живого:
Любопытно, что Бернард завершает этот поэтический фрагмент вопросом о приятном, красивом:
Этот фрагмент предшествует описанию Грамисиона – области на востоке, идентифицируемой с раем. Аллегорическая фигура Природы – один из главных персонажей текста Бернара – направляется в Грамисион, который определяется как
единственная пядь земли, укрытая от противоборства стихий, где можно найти полную гармонию. Здесь вечная весна: зима, летний зной, осень неизвестны в этой стране, лежащей под благодатным небом и, что еще более истинно, под десницей божества259.
По мере приближения Природы Грамисион меняется:
Земля, получившая плодородие из лона Природы, вдруг потучнела, и скрытая сила разлилась по напрягшимся росткам. Гелиадовы деревья дали обильный сок, савский куст стал источать свою мазь. Поблизости наполнили воздух ароматами амом и коричное дерево, одно – скромно, другое – повсюду. Все, что родит сладкий восток, празднично встречало Природу. Текла здесь речка, низвергаясь в долину, но не грозным потоком, а приятной для слуха журчащей струей. Приветливая для уха, еще приветливей она была для глаз. Превосходя по чистоте эфир, как бы лишенная телесности, она представляла собой едва ли не чистую стихию. Своими изгибами и кружениями она приносила необходимую для роста влагу всем растениям. Лес окружал Грамисион, одновременно охраняя его от солнца и заслоняя от внешнего мира. В его пределах эфирное тепло сочеталось с влагой, благодаря чему где-то росли цветы, где-то – ароматные растения, где-то – невиданные специи