Получалось так: «Свобода есть признание насилия над тобой» – нет, на это я согласиться никак не мог.

«Тогда застрелись», – шептал все тот же голосок. Это уже было серьезно.

Тогда и случилось событие, которое повело меня к свободе. Точнее, именно тогда начался долгий путь к свободе. Сейчас, когда прошло столько лет, я даже не буду настаивать на реальности того события. В каком-то смысле оно не было реальным. Скажу более точно: это событие не относилось к реальности той замкнутой камеры, где я оставался как заключенный, оно не имело ничего общего ни с тяжелой масляной краской ее синих стен, ни с тяжелой железной дверью с маленьким глазком, ни с тяжелым запахом отходов. Реальность как бы разделилась, и я попал в ту ее часть, где были свет и легкость. Тяжесть исчезла.

И при этом свете очень ясно прозвучали слова: свобода может быть только в Боге.

Сейчас, сегодня, мне хочется добавить красок и раскрасить это событие дополнительными деталями, наполнить психологическим переживанием. И уж если рассказывать, то со многими восклицательными знаками, призывая ангела в свидетели. Но надо быть честным: никаких деталей я не помню. Возможно, их просто не было. Была проблема. И даже не одна. Но главная заключалась в том, что «Бог» не было словом из моего лексикона. Я его не употреблял.

Ведь если я и знал хоть что-то о Боге, то, скорее всего, простую истину того времени, что Бога не существует. Из этой главной проблемы вытекала вторая: если Бога нет, то каким образом свобода может быть в Боге?

Хорошо помню, что не успел я продумать до конца все логические последствия услышанной фразы, как мной овладела радость. Это была такая светлая радость, такое чувство легкости, что… я ничего не понял. Но и понимать уже не хотел. Хотелось просто быть в этом абсолютно новом чувстве и стоять под лучами радости, как под душем из солнечных лучей.

Столько света было отпущено на меня одного! Столько света…

Еще была уверенность, что это чувство теперь никуда не исчезнет, не покинет меня. Ах да, вот оно, самое существенное – постепенно стало понятно, что теперь я свободен. Свободен целиком, душой и телом. Что отныне никакой часовой, никакие издевательства не отнимут у меня свободы. Я мог дожидаться судебного разбирательства или не ждать его вовсе, я мог отправиться в лагеря – точнее, меня могли отправить, но никто не мог лишить меня радости и свободы.

Увы, это было не так. Реальность камеры быстро водворилась на свое место, отворили дверь, и меня куда-то повели. Оказывается, срок еще не вышел, и отсидка продолжалась. Чувство радости мне удержать не удалось.

Но переворот произошел. Страх тюрьмы, страх возможного унижения и издевательства, который был привычен всем заключенным, отступил. Реальность делала все возможное, чтобы этот страх вернуть на место. Но я нашел способ иметь с ним дело: надо было повернуться к нему лицом. Нельзя было уворачиваться и убегать, отступать, надо было смотреть на него в упор. У меня по явился опыт смотреть на страх пристально.

Позднее появилось множество новых вопросов, и главный – а знаю ли я хоть что-то о Боге? Если действительно признать, что «свобода может быть только в Боге», то надо начинать с того, что я не знаю о Боге ничего.

С тех пор прошло много лет, более сорока. Теперь я могу сказать о свободе больше, чем тогда. Теперь мне надо это сказать, и, главное, мне надо вновь это сказать самому себе. Ведь эта история с тех пор все разворачивается и уходит дальше и дальше, как по спирали. Оказалось, что сказать самому себе о свободе – это трудно. Это невероятно трудно, поскольку непонятно, кто есть «я сам». Понятно было (это следующее, что я пережил), что свободными не рождаются. Для того чтобы человек родился в свободе, он должен пережить нечто, как минимум пережить свою несвободу, – это была следующая ступень моего пути.