И вдобавок ко всему он женился на Мисс Америка. Они познакомились, когда он снова играл Керли в Опере Цинциннати, а она играла Лори. Она отменила свидание с иконой бейсбола Джонни Бенчем, чтобы встретиться с Дэвидом. «Мы просто полюбили друг друга», – продолжает он. Они быстро начали гламурную жизнь, наполненную путешествиями, музыкой, посещениями художественных галерей Европы. Их дом находился в Нью-Йорке, но сердце принадлежало сцене. И все это время он хранил свою мрачную тайну.

Дэвид был конченным алкоголиком.

«Я начал пить, когда мне было 11, – вспоминает он. – По-настоящему. Серьезно. Я вырос в мире, где на Рождество тебе дарят пепельницы. У моих родителей был винный шкаф со всеми видами спиртных напитков, которые только можно было пожелать, с дополнительными ящиками в подвале. Брать было легко».

После свадьбы Дэвид начал терять над собой контроль. Ему сделали неудачную операцию на голосовых связках, положившую конец его оперной карьере. Он начал преподавать. Пел в церковном хоре. Устроился на работу в магазин спорттоваров продавцом лыжного снаряжения. «Я просто сказал себе, что моя жизнь кончена. Единственное, чем я когда-либо серьезно занимался, был вокал. Я чувствовал, типа, ну что же, у некоторых людей просто не получается».

А потом дела пошли еще хуже. Старший брат Дэвида, Карл, тяжело заболел СПИДом. С конца 60-х Карл жил в Лос-Анджелесе, где был секретарем актрисы Жа Жа Габор и проектировал дома для звезд. Он и Дэвид сохранили близкие отношения. Карл прилетал на все дебюты Дэвида. Теперь Карлу пришлось лететь домой и переезжать к родителям. «Они понятия не имели, что он гей, – говорит Дэвид. – Отрицание – мощный инструмент».

Во время последней встречи Дэвида с Карлом тот был окружен пурпурными цветами. «У него была этакая пурпурная корона, – рассказывает Дэвид. – И он сказал мне: “Я жду от тебя многого”».

Карл умер на третьей неделе декабря. Четыре дня спустя Дэвид отправился на запад Оклахомы, где его тесть служил консервативным пастором. Дэвид спросил, можно ли ему спеть на рождественской службе. «Это было лучшее, что я когда-либо пел, – рассказывает он. – Я пошел домой и выпил бутылку виски с невероятной свирепостью и гневом. А на следующее утро я проснулся, встал на колени и сказал: “Я больше не могу этого делать ни дня”». По словам Дэвида, он ничего не знал о реабилитации. Никогда не посещал собрания анонимных алкоголиков. «Я просто взмолился: “Боже, пожалуйста, помоги мне сегодня не пить. Если у меня получится, я поблагодарю Тебя сегодня вечером и попрошу о том же завтра утром”». Он помолчал. «С того самого дня я больше не пью».

Вскоре после этого Дэвид сказал жене, что его призвали присоединиться к лютеранскому служению. Он рассказал, что все больше времени проводит в церкви. Он видел сопротивление геям и лесбиянкам – таким, как был его брат, – и хотел расширить миссию церкви. «Я заплачу за твою учебу в юридическом институте, – ответила она, – но я не желаю быть женой проповедника». Дэвид не смог противиться своему влечению. Он поступил в Объединенную теологическую семинарию в Нью-Йорке, и в конце первого года обучения она позвонила и сказала, что не вернется домой. «Я все время говорил, что это будет здорово, а она постоянно твердила, что это не так».

Дэвид начал работать в лютеранской церкви Св. Иоанна – Св. Матфея-Эмануэля в Бруклине за два дня до 11 сентября. Когда мы встретились, он жил в приходском доме вместе со своей второй женой и их 11-летней дочерью. Он пел в хоре, но мечтал однажды вернуться на сцену. Когда я спросил его про форму его жизни, он ответил: «Крест».