Иногда к нашему диалогу подключался Меир, и тогда беседа становилась по-настоящему интересной. Меир был исключительно одаренным, интеллектуальным человеком, который мог поддержать беседу во всех направлениях.

Этим вечером он рассказал мне про свой древний род и про то, что он был абсолютным атеистом, хотя и некая своеобразная вера в нем все же присутствовала. Заключалась она в следующем: каждое живое существо, имеющее душу, а ей, согласно теории Меира, обладала даже травинка, должно было прожить жизненный цикл, изменяясь при этом и наполняясь различными оттенками, расцветая в своем развитии или же, наоборот, увядая, после чего отправлялась в неведомый мифический центр перераспределения, откуда и произрастала жизнь, являясь неким сферическим циклом, где она находилась среди бесконечного числа таких же душ, ожидающих своей очереди, чтобы начать свой новый путь. В нем она могла возродиться снова в человеке либо же в муравье или медведе. Все зависело от того, в каком состоянии и с какими оттенками ты прибыл сюда. Состояние зависело от той материальной оболочки, в которой ты находился до попадания сюда и которая давала точку отсчета, направление же определялось оттенками, чей цвет состоял из поступков, совершаемых при жизни. Он считал, что если ты прожил достойно свою жизнь, то ты переходишь на новое кольцо спирали, где обретаешь новые потенциальные возможности в следующей жизни, или же, наоборот, у тебя забирают их и могут спустить на несколько колец назад, где ты окажешься в оболочке животного. Вся эта теория мне показалась крайне любопытной, хотя я и был абсолютным приверженцем христианства и не мирился ни с какими другими верами, но я слушал, потому как мне казалось, что этот человек был кем-то особенным и феноменальным, со своими причудами и тайнами.

Вскоре дверь открылась и в комнату вернулся Ник, как раз в тот момент, когда наш пациент немного ожил и начал подавать активные признаки жизни.

– Я уже думал, ты так и проспишь всю свою жизнь, – с порога начал Ник.

Ким огляделся, но ничего не ответил. Я же, воспользовавшись секундной паузой, напомнил Киму о том, что именно этот человек спас его. Ответа, как и прежде, не последовало, но выражение его лица как будто изменилось, стало, что ли, более сердитое и озлобленное. Мы переглянулись между собой, но никак не прокомментировали. Все понимали, что человек только начал поправляться и, может быть, ему просто тяжело разговаривать.

Молчание развеял Меир, из любопытства спросив, слышал ли Ник какие-нибудь новости, разгуливая по бункеру.

– Нет, ничего особенного, господа, над нами все так же толща воды. Но хочу заметить, что все больше появляется безумцев, верующих в разгневанных богов и в то, что потоп был божьей карой за наши грехи.

– Да, да, я тоже слышал, говорят, они даже хотят сделать молитвенную комнату, и это всего на четвертый день жизни в этом бетонном пристанище. Неужели они и вправду думают, что мы здесь застряли надолго?

– В том-то и дело, что никто не знает, – сухо ответил Меир. – Там наверху определенно что-то происходит. Кардинальные перемены! И кто сейчас сможет из вас дать гарантии, что мы выйдем в тот же самый мир? Если выйдем, конечно. И когда?

– Все же их можно понять, – включился в разговор Ник. – Сейчас людям нужен Бог, нужна вера в то, что высшие силы не оставили нас и помогут нам в тяжелые времена.

– Нет Бога, предрассудки! – Ким закашлял, каждое слова давалось ему с трудом. Наш пациент почти никогда не разговаривал, но тут включился в разговор. Все мы оглядели его с удивлением. – Предрассудки, оставленные нашими предками нам в наследство. Вера может быть только в собственные силы. Но и она отнюдь не помогает.