Неподалеку от школы находился немецкий гастроном. Каждое воскресенье я затоваривался там для воскресного ужина: горшечный сыр со сливками, салями, ливерная колбаса и вкусные болонские колбаски. Затем я обычно заходил в булочную напротив, чтобы купить яблочный пирог или streusel kuchen[12]. Ничто не могло изменить этого воскресного меню, и оно мне никогда не надоедало.

Чего не скажешь о владельцах магазинов, вернее, владелицах – жирных, обрюзгших, неграмотных, узколобых и скупых. За все это время я не услышал ни одного умного слова – ни от них самих, ни от их клиентов. Такие тупицы доведут кого угодно, от одного взгляда на них меня колотило от злости. Задолго до возвышения Гитлера я возненавидел Германию. Впрочем, позже я обнаружил, что американские немцы гораздо хуже немцев натуральных. Последние вовсе не так уж глупы, меньше озабочены деньгами и не настолько похожи на свиней.

Шли годы, а Джимми не уставал трудиться на благо личной репутации, держа нос по ветру, чтобы стать заметным общественным деятелем. Пока он усердствовал в освоении юридических наук, необходимых для начала пути в конгресс, я был полностью поглощен своей хаотичной жизнью. За это время я сменил множество работ, не в состоянии надолго удержаться на одном месте. Больше всего мне помог с работой клиент отца по фамилии Грант. Кажется, он занимал должность вице-президента Федерального резервного банка на Уолл-стрит. Мне и еще тридцати служащим поручили проверять счетные машины – работа скучная, зато хорошо оплачиваемая, да и команда у нас подобралась неплохая. Я работал уже два месяца, и все было прекрасно, пока однажды меня не потребовал к себе менеджер по кадрам. К моему великому изумлению, он сообщил, что я уволен. Почему, спросил я, вас не устраивает, как я работаю?

Он поспешил уверить меня, что дело вовсе не в работе. А во мне.

– А что со мной? – воскликнул я.

– Ну, мы навели о вас справки, поговорили с друзьями и соседями… кое-что узнали…

И тут он выдал мне все подробности моих отношений с вдовой.

– Речь идет не о ваших моральных принципах. Просто мы не можем доверять такому сотруднику.

И он сообщил мне, что, учитывая мою безрассудную страсть к женщине гораздо старше меня, они не могут предсказать, что еще я могу выкинуть.

– Да что такого я могу сделать с вашим банком? – взбешенно заорал я.

– Например, ограбить его, – сказал менеджер ласково.

– Вы шутите? Это же полный бред!

Но он не согласился и кротко объяснил, что дальнейшие препирательства бессмысленны. Со мной было покончено без вопросов.

Так я переходил с одной работы на другую, пока в конце концов не сумел удержаться в телеграфной компании в качестве администратора по найму. К концу этого периода на танцах я познакомился с Джун. Через несколько месяцев я бросил работу в «Вестерн Юнион», чтобы поставить все на карту профессионального писательства. Так началась моя нищета. И все, через что мне пришлось пройти, было лишь прелюдией к тому, что еще предстояло.

Уходя из «Вестерн Юнион», я пообещал Джун, что не буду искать новую работу, а засяду за стол, дабы творить, тогда как моя возлюбленная позаботится обо всем остальном. Так мы и сделали, однако, несмотря на все старания, удача оказалась не на нашей стороне. Я писал много, но ничего не было опубликовано. В конце концов я протолкнул кое-что в печать под именем моей подруги, Джун Мэнсфилд, и это имело чуть больший, хотя и недолгий успех.

Затем появилась Джин – странное, но красивое создание, так приглянувшееся Джун. Они вели себя как лесбиянки и через несколько месяцев задумали совместное путешествие по Европе. Джин была художницей, поэтессой и скульптором, а еще делала кукол. Одна из них, по имени Граф Бруга, становилась сенсацией, где бы они ее ни демонстрировали.