Нина продолжает тараторить. Я пью, смотрю на её пухлые губы и постепенно отключаюсь.

Босиком я бегу по бескрайнему клубничному полю. Клубника давится у меня под ногами, отпечатываясь кровавыми блямбами на желтоватых мозолях. Посреди поля стоит моя мама, улыбается и приветливо машет мне рукой. Я отталкиваюсь от багровой земли и прыгаю в её объятия. Она прижимает меня к себе, держа на руках, словно маленького ребёнка. По её лицу текут крупные слёзы, похожие на сияющие кристаллы. Моё тело наполняется блаженной негой. Она всё сильнее сжимает меня и почему-то начинает трясти.

– Закрываемся! – бармен тормошит меня за плечо.

– Сколько я должен?

– Твоя подружка всё оплатила, – он кивком головы показывает на мою руку. На ней ярко-красной помадой выведен номер телефона.

После дождя в городе пахнет влажной уборкой. Иду пешком. Ищу, где бы купить сигареты. К счастью, на спортивной площадке возле дома кучкуются подростки.

– Сигареты не будет? – я подхожу к ним.

– Чего? – отзывается рыжий детина с тупым взглядом.

– Сигаретки не будет?

Рыжий расплывается в улыбке:

– Костыль, дай-ка ему сигаретку. Не видишь, человек курить хочет.

Один из парней тянется в карман своего кожаного пиджака и бьёт меня в живот. Удар приходится в солнечное сплетение. Вместе с тупой болью накатывает вяжущая тошнота. Я сгибаюсь и получаю ещё один сокрушительный удар в лицо. Падаю.

– Не говорили, что курить вредно? – орёт кто-то.

Я пытаюсь закрыть голову руками и сворачиваюсь в клубок, словно змея. Удары пробивают мою защиту. Из последних сил я откатываюсь в сторону и наугад бью. Слышится вой:

– Блядь, по яйцам попал!

– Хуярь его, Рыжий, хуярь!

Главными инициаторами уличных драк становятся подростки в возрасте от одиннадцати лет до двадцати одного года. Они ставят под вопрос то, что им дадут работу, кров, перспективы и социальные права. Их жестокость – попытка контролировать жизненные ситуации в этом изменчивом мире.

Поток ударов прекращается. Мою голову поднимают за волосы. Рыжий подносит горящую зажигалку к моему лицу:

– Огонька дать?

Пламя обжигает мою правую щёку. В этот миг я почему-то думаю об узниках Освенцима и Бухенвальда.

– Жарко тебе?

– Дай я его охлажу, – слышится прокуренный женский голос.

Из толпы выступает жирная девица. Её ноги похожи на гигантские окорока. Она сбрасывает джинсы, стягивает трусы и обнажает свой волосатый лобок.

«Трусость – мать жестокости», – писал Монтень. Возможно, эта жирная девушка с окороками вместо ног просто страшится увидеть себя такой, как она есть?

Сексологи считают, что склонность к насилию прямо вытекает из латентной гомосексуальности, обусловленной патологиями, воображаемыми или реальными. Возможно, эта жирная девушка с окороками вместо ног просто не определилась в своём половом партнёре?

Впрочем, всё это не оправдывает её и той жёлтой тёплой струи, которая пролилась на меня под улюлюканье остальных подростков.

Психология уличной драки гласит: «Никогда не останавливай нападающих просьбами». Я вырываюсь из хватки и изо всей силы бью жирную девицу головой в её огромный живот. Она, нелепо растопырив руки, падает назад.

– Пизди его!

Я каждый раз тот, кем перестаю быть миг назад. Похоже на попытку, как уроборос, ухватить себя за хвост, который миг назад я сам себе отрубил. Как только приходит осознание того, за кого я себя принимаю, я перестаю им быть, а, значит, осознание бессмысленно.

Так рождается всепоглощающая апатия. Пустоту внутри себя я пытаюсь наполнить алкоголем. Или сексом. Или странными обществами. Все эти наполнители формируют самого меня, того, за кого я себя принимаю.