Потом они занимались любовью, а после, когда они лежали на скомканных простынях, она шепотом на ухо пересказывала ему текст песни, а он курил косяк и, выловив у нее розовый локон из массы золотистых, накручивал его себе на палец.

– Вундершен? – переспросил Кенджи.

Она с любопытством смотрела, как его губы выговаривают незнакомое слово. Кожа его лица была гладкой и чистой. Она понятия не имела, сколько ему лет; она почти ничего о нем не знала.

– «Ты чудесная», – шепотом перевела она и покраснела. – Или «красивая». На самом деле и то, и другое сразу. «Чудеснокрасивая». В немецком языке слова как бы склеивают вместе. В песне это парень говорит девушке.

Кенджи удивился и приподнялся на локте. Грудь у него была узкая, но мускулистая.

– Так это парень говорит?

– Он говорит девушке, какая она красивая, на разных языках, – покивала Аннабель.

– Белла? Но это же твое имя! Я должен был спеть эту песню для тебя. – Кенджи потянулся к ней и отвел локоны с ее лица. «Белла, Белла», – пропел он ей в шею, и когда его губы заскользили по ее горлу, она выгнула спину и закрыла глаза. «Вундер…», – шептал он, забирая в ладони ее большие круглые груди и нежно впиваясь губами поочередно в каждый сосок, – «…шен».

Если граница, где заканчивается «я» и начинается «ты», проходит по поверхности тела, то в ту ночь они сделали все, что могли, чтобы нарушить ее. Для Аннабель это был новый опыт. Секс у нее и раньше был, но ее участие в этом акте всегда было вызвано не столько желанием, сколько смирением. Секс для нее был просто тем, чем принято заниматься в какой-то момент после определенного количества свиданий, ужинов или бокалов вина. В отношении Аннабель «заниматься», может быть, не совсем подходящее слово, поскольку она при этом, в общем, ничего не делала. Оно как-то само происходило, где-то там, отдельно, независимо от ее действий или их отсутствия. Удовольствие никогда не играло решающей роли, хотя у нее были и свои радости в виде долгожданного избавления от дискомфорта после завершения процесса.

Но секс с Кенджи оказался совсем другим. Физически он был полной противоположностью мужчинам, с которыми она обычно спала, – крупным, напористым мужчинам, типа ее отчима, с тупыми хваткими пальцами, потными лицами, на ощупь похожими на наждачную бумагу. Ей было шестнадцать лет, когда он начал приходить к ней в комнату, а может быть, и пятнадцать. То был год, когда ее мать лежала в онкологии, и воспоминания Аннабель о тех временах уже поблекли, но некоторые моменты она никогда не забудет. Звук его шагов в коридоре. То, как прогибалась кровать, когда он садился на край. Запах алкоголя и пот, который капал с его головы ей на лицо. Когда мать умерла, Аннабель ушла из дома; но хоть она и сбежала от отчима, ее следующие мужчины были похожи на него. А вот Кенджи не потел. Он был опрятным, гладким и сухим, с тонкими пальцами музыканта и тонким, нестрашным пенисом. Вдобавок ко всему он был меньше ее ростом, что поначалу вызывало у нее чувство неловкости. Привыкшее к подавлению тело Аннабель казалось ей самой слишком большим для него, а собственное желание – незнакомым и неуместным. Но то, как Кенджи занимался с ней любовью, все изменило, и к тому времени, когда они закончили, она чувствовала себя именно так, как надо – очень нескромно, но самым прекраснейшим образом. Он был без ума от нее, он так ей и сказал. Ведь она была самой красивой женщиной на свете. Так он подумал, когда в первый раз увидел ее на сцене; а потом, когда она позвала его за свой столик и позволила угостить ее выпивкой, Кенджи понял, что он самый счастливый мужчина на свете.