– Я разговаривал с организаторами конференции. Они просят меня представить доклад в октябре.

– Хорошо.

– Угу.

Подняв глаза, я обнаруживаю, что Брайан за мной наблюдает.

– Когда все стало так сложно? – У Брайана хватает совести покраснеть. Он обводит рукой разделяющее нас пространство. – Я не только о нас. А в принципе. – Он сбросает взгляд в сторону лестницы.

Я кладу вилку возле тарелки. У меня пропал аппетит. Возможно, следует поделиться этим с Мерит. Лучший способ сесть на диету – это проснуться в один прекрасный день и спросить себя, какого черта я здесь забыла.

– Могу я задать тебе вопрос? Сколько билетов ты купил на лекцию в МТИ?

Брайан чуть-чуть наклоняет голову:

– Вопрос с подвохом?

– Нет. Просто любопытно.

– Два, – отвечает Брайан. – По субботам ты обычно навещаешь клиентов, и я решил…

– Ах ты решил… – перебиваю я мужа.

Брайан искренне озадачен:

– Ты что, хочешь посмотреть на осьминога? Уверен, я могу достать еще один билет…

– Дело не в осьминоге. Почему ты даже не поинтересовался, не хочу ли я тоже пойти?

Брайан растерянно трет лоб.

– А мы можем… не ругаться? – вздыхает он. – Можно… просто спокойно поесть?

Я молча киваю.

Беру нож с вилкой и начинаю резать цыпленка на крошечные кусочки. Снова и снова. Интересно, на сколько мелких частей их можно нарезать? У меня получилось на сто. Начинаю возить крошечные кусочки по тарелке.

– Дон…

Оказывается, все это время Брайан за мной наблюдает. Его голос доносится точно через слой ваты. Такой тихий, что я едва слышу. Сломанная кость безысходности, которую невозможно срастить.

Я встречаю взгляд Брайана над столешницей, которая кажется необъятной, будто мы находимся на разных континентах. Будто мы, так же как и моя мама, напряженно вглядываемся в даль, чтобы снова увидеть побережье Ирландии.

– Скажи, чего ты от меня хочешь, – просит Брайан.

Мне нужно было нырнуть и начать плыть, но я уже начинаю тонуть прямо здесь, на суше.

– Я не обязана, – отвечаю я.

Официально Уайетт не может нанять меня для работы на раскопках. Это концессия Йеля, а я теперь не имею к нему никакого отношения. Аспирантам и специалистам, каждый сезон работающим под эгидой университета, оформлены рабочие визы, а их профессионализм в области археологии подтвержден египетским правительством.

Я сама не понимаю, почему попросила Уайетта взять меня на работу, выпалив свою просьбу вместо всех тех слов, что собиралась ему сказать. Впрочем, так было куда проще и позволяло выиграть время.

– Наверняка у тебя есть кого попросить. Кого-то, кто может обойти правила.

Неожиданно я вспоминаю, что, когда я отсюда уезжала, западным людям не рекомендовалось путешествовать по дороге в пустыне между Эль-Миньей и Каиром. В свое время Хасиб, отец Харби, объясняя Уайетту, как добраться до аэропорта, предупреждал держаться подальше от этой магистрали. Но если у вас храброе сердце, тогда другое дело. Это означало, что, после того как нас остановили на пропускном пункте, Уайетт включил дурака и твердил, будто понятия не имел о запрете, до тех пор, пока нам не дали отмашки.

Уайетт садится на подлокотник потертого кресла:

– Ты, конечно, прости, но, насколько мне известно, ты пятнадцать лет не была на раскопках.

Я чувствую укол в самое сердце. Уайетт явно не следил за моей жизнью и не знает, что со мной стало. Хотя он и не обязан. Ведь это я ушла, ни разу не оглянувшись. Я заставляю себя посмотреть ему прямо в глаза:

– Да, не была.

– Но почему, Дон? Почему именно сейчас?

Я мнусь, обдумывая, как сказать правду, не вызвав жалости.

– А ты в курсе, что если срубить дерево и посмотреть на древесные кольца, то можно определить моменты резких изменений? Вроде лесного пожара. Или нашествия вредителей. Засушливый год или год, когда что-то упало на ствол, заставив его расти в другом направлении. Так вот, сейчас один из таких моментов.