– Я только не пойму, вы – поисковая машина? Или вы пользователь? Или вы создатель страницы? Я запутался, – профессор искренне не понимал.

– Да, вы правы. Надо поработать над мыслью. И над понятийным аппаратом, – адвокат встал почти одновременно с профессором. – Но суть вы уловили. Неважно, кто я – пользователь или создатель страницы. Я хочу иметь универсальный ключ в речи перед присяжными, чтобы открыть их сознание. Я думаю, он должен существовать. Просто надо его найти.

– Я обещаю поразмышлять над этим, – пообещал Красевич, прощаясь. – Может, и есть ключ. «Еще 282 ведра – и ключик в кармане!» – процитировал профессор старый детский фильм про Буратино.

Сотрудник Росгидромета с лицом маньяка и клоунским галстуком-бабочкой сообщил из телевизора, что «ветер пустыни добрался до Москвы впервые за всю историю наблюдений».

Артем, вполуха общаясь с телеведущим под фон включенного телевизора, пытался упаковывать потные мысли в буквы ходатайства на экране монитора рабочего компьютера.

Мысли касались не Елизаветы Вульф-Мышкиной, а другого дела, которое адвокат вел параллельно. Артем взялся за него пару месяцев назад после звонка своего старого клиента, с которым успел подружиться.

– Привет, Артем, это Евгений! – так началась эта странная история. – Слушай, у меня есть один друг, зовут Рафаэль.

– Ого… Рафаэль! Итальянец? – спросил Артем, понимая, что, скорее всего, Рафаэль – татарин, как и многие знакомые Евгения, самого родом из Казани.

– Нет! – хихикнул Евгений. – Не тот, что станцы рисовал в Ватикане, точно… Короче, старик, ему помощь нужна, судят его по поводу одного колбасного завода… Ну он типа завод купил, точно не знаю, денег туда вкачал, а потом появились бывшие хозяева и требуют свою долю обратно. По беспределу, в общем, через «уголок». Ну, он тебе сам расскажет подробнее. Поезжай к нему, я тебе сейчас адрес продиктую… Или пошлю эсэмэской лучше.

– Женя, минуточку, – начал было Артем.

– Брат, я знаю, что ты не ездишь к клиентам сам, за редким исключением, – перебил Евгений. – Это как раз исключение. Он под домашним арестом, так что сам к нему приезжай, ты ж адвокат, тебе можно.

К вечеру Артем уже был в квартире Рафаэля, расположенной в здании, по виду будто принадлежащем Священному синоду. Низкие потолки, крутые лестницы, столовая-трапезная с витражами в окнах, сквозь которые квартиру благословляли золоченые кресты и купола православного храма, – все говорило о том, что Рафаэль – батюшка, случайно попавший под домашний арест. Артем начал уж было думать, что с национальностью нового клиента ошибся, но, когда увидел плотного молодого человека, явно восточного происхождения, в модном костюме, понял, что Рафаэль просто верующий благодетель. То есть человек, добившийся многого в бизнесе, искренне верующий во Всевышнего, помогающий многим религиям в восстановлении храмов, но сам не видевший Бога, а потому сомневающийся в Его присутствии.

Рафаэль с ходу, без всякого вступления рассказал суть своей проблемы. Было видно, что Рафаэль – человек конкретный, волевой и высокоинтеллектуальный. Матерные выражения, коими изобиловала речь Рафаэля, употреблялись им к месту и, к удивлению Артема, не портили, а даже украшали «великий и могучий». Когда люди позволяют себе обсценную лексику, это режет слух. Особенно, если крепкие выражения используются просто для заполнения паузы или для связи слов в предложении. Здесь же казалось, что если бы Рафаэль не употребил конкретное слово в конкретном месте, то потерялся бы весь смысл им сказанного.

В общем, в некотором роде это был все-таки Рафаэль-художник, только художник слова. Кратко его словесное произведение, исполненное перед адвокатом, повествовало о том, что он купил у неких «братьев-акробатов» 50 % акций колбасного завода, вложил в производство свои и заемные деньги, работал день и ночь, «как папа Карло», построил новые здания, уговорил немцев на новое оборудование, и вот, как только надо было выпустить первую подмосковно-баварскую сосиску, «братья-акробаты» возвратились с требованием вернуть им их акции. Рафаэль их послал подальше, «а они не поняли и пошли к ментам».