– Но ты ведь даже никогда… не говорила мне… что тебе…

– А смысл?.. какой смысл говорить тебе что-то?.. при существующем положении вещей… ты все равно не слышишь… ведь это твой дом… а не мой… у меня дома нет… и не было никогда… вот мой дом!

Она взяла с кровати сумочку и, держа обеими руками, протянула в мою сторону.

– Вот мой дом, другого нет! Смотри!

Щелкнув замочком, распахнула передо мной темные сумкины внутренности.

Я лишь пожал плечами.

– Ну ладно, как знаешь… Кстати, существуют специальные чистящие салфетки вообще-то… недорогие… с приятным запахом… они тоже дезинфицируют, не хуже, чем спирт…

И, не дождавшись ответа, вышел из комнаты.

Вечер и весь следующий день Карина усердно виляла хвостом – как видно, стараясь загладить эту вспышку – даже пыль протерла во всех комнатах по собственному почину: облачилась в линялое трико, нашла где-то пластиковое ведерко, банку чистящего средства, (не только наличие, но и само существование которого оказалось для меня сюрпризом) и, изодрав на тряпки отслужившую свой век простыню, часа полтора сновала по квартире с обреченным лицом. Но пыль вытерла на славу. И даже дверные ручки из фальшивой бронзы отдраила до присущего им изначально глуховатого блеска.

Под откос все покатилось, наверное, к концу января. Как это и бывает обычно в ситуациях подобного рода, осознание происходящего возникло будто бы само собой, без внешнего толчка, но, однако, с ощутимым запаздыванием – когда точка невозврата уже маячила позади, в недосягаемой дымке. Говорю об этом без тени стеснения – поскольку убежден, что сходным образом такое случается у всех. Или почти у всех.

Ну как подобное описать? Наверное, в виде неких песочных часов – гладкой спайки герметичных стеклянных рюмок, в которых пересыпается – из одной в другую, сквозь узкое горлышко коммуникации – бессчетный песок повседневных разговоров.

Достаточно вообразить, что в одной из рюмок нечто стоящее: новая информация, слова поддержки, какие-то трогательные душевные движения, сладко сжимающие сердце. Тогда как во второй – лишь мусор агрессивных эмоций: взаимные упреки, кружево жалоб на жизнь, повторяющихся и поблекших. То, что хочется вычеркнуть поскорее из воображаемого дневника.

Как говорил один прораб на земляных работах: суть дела – не в объемах, а в их соотношении. Когда второе – лишь приправа к первому, ты вполне способен с этим мириться. Когда же все наоборот – проблески сочувствия и живого интереса проступают во времени словно нечаянная радость – неизбежен этот момент печального удивления. «Как же так! Ведь еще совсем недавно все было иначе!..» Да, было иначе, это правда, но песок знай себе сыпался из рюмки А в рюмку Б… Сыпался и менял тем самым соотношение… Исподволь и неуклонно. Медленно и деловито…

Потом ты ловишь себя на желании сократить общение, как только можно. Становится стыдно – но лишь в самый первый момент, поскольку тут же на смену стыду приходит жалость – жалость к себе, разумеется, к кому же еще?

Все же, ты продолжаешь на что-то надеяться – при том, что песок все сыплется и сыплется, не переставая. «Но как же так! – говоришь ты себе, – ведь было же хорошо, а значит все вполне возможно по новой… стоит лишь набраться терпения, дожидаясь!» Однако это – самообман, и сохранивший трезвость край твоего ума знает в полной мере, что это – самообман и, не надеясь превозмочь общемозговую истерику, лишь молчит безропотно, выжидая. Черед его придет потом, несколько позже, когда обессиленное ложной надеждой сознание окончательно срастется со случившимся, осядет, словно остывший омлет, и, смирившись, породит уже новый спрос: сперва на доводы покоя, а вслед за этим – мало-помалу – даже и на новое какое-нибудь дерзновение, способное, чем черт ни шутит, заполнить эту сосущую пустоту. Или хотя бы ее заглушить.