– Не хочу кофе. – Ясна отодвинула чашку. – Спасибо за завтрак. Такси вызвал?

Почему-то ему стало обидно, что она вот так запросто, без вопросов и попыток как-то закрепиться на его территории, уедет и заберёт с собой этот странный, волнующий и так захвативший его ночью вкус чужой жизни. Но он знал, что это минутная слабость. Что наступивший день закрутит, увлечёт в поток дел, встреч, новых желаний, и такие яркие сейчас вкус и запах Ясны некоторое время продержатся в этом потоке, а потом перемешаются с другими и вольются в море памяти, в глубины которого он начнёт заглядывать очень нескоро. «Только тогда, – внезапно пришла ему в голову фраза, – когда сам поток иссякнет, мы начнём погружаться в море прошедшего времени и ловить там тени, пытаясь наполнить ими опустевшее настоящее. Надо записать» – подумал он.

– Такси будет через пять минут. Пойдём, я тебя провожу.

– Боишься, что не дойду, спрячусь в подъезде? – Ясна поцеловала его небритую щеку, и Матвей ещё раз почувствовал, словно по солнечному небу вдруг прошла внезапная тень, нарушившая светлую безмятежность.

Они остановились в тёмном коридоре, освещённом только неяркой подсветкой над тремя старинными гравюрами, украшавшими стену. Надевая легкий плащ, Ясна остановилась перед одной из них. На жёлтом листе, вставленном в незамысловатую, похоже, самодельную, рамку, еле читались какие-то мелкие рисунки.

– Хм… – Ясна иронически взглянула на гравюры, потом на Матвея. – Любишь антиквариат?

– Эта, – Матвей кивнул на лист с непонятными рисунками, – всегда висела у отца в кабинете. Он говорил, про какой-то документ, оставшийся от наших предков, или что-то в этом роде. Хотелось добавить что-то в общую композицию, купил еще две.

– Ага – Ясна кивнула. Было очевидно, что она спросила только, чтобы заполнить неловкую паузу перед уходом. – Зачем тебе все эти древности?

– Ну, во-первых, это красиво, – улыбнулся Матвей. – А во-вторых, рядом с антиквариатом чувствуешь себя не таким… – он запнулся, подбирая слово, – кратковременным, что ли.

– Классно. – Ясна застегнула последнюю пуговицу тренча и открыла дверь. – Ну, пока.

Она выпорхнула на лестницу, зашумел лифт, звук медленно опустился на нижний этаж и стало тихо.

Матвей пил мелкими глотками кофе. Было приятно ни о чём не думать. Он наблюдал, как все ощущения занимают отведённые для них места, не толкаясь, не споря друг с другом, не вызывая его в темноту сознания, как зовут менеджера опоздавшие зрители, чтобы разобраться с гражданами, занявшими их кресла. Все же какой-то непристроенный одинокий субъект, судя по всему, незначительный и не скандальный, ещё бродил по тёмному залу. Но так как вёл он себя интеллигентно, Матвей не обратил на него внимания, подумав, что, рано или поздно, тот найдёт свободное место.

Стеклянные стены небоскрёба на набережной казались большими зеркалами, которые поставили у дороги, чтобы водители могли оценить красоту своего автомобиля в движении.

Большая парковка у офисного центра была занята почти полностью, и Матвей медленно, разглядывая себя в высоких окнах первого этажа, продвигался через ряды железных коней офисного пролетариата. С трудом поместив машину в узкий коридорчик, оставшийся между крупным «ленд-ровером» и мелкой, но стоявшей почти боком красной девичьей «маздой», он вдруг вспомнил, что имя бога зороастрийцев тоже, кажется, Мазда. «Интересно, – Матвей посмотрел еще раз на машину, – не в его ли честь японцы назвали свой автомобильный концерн?»

– Яаасна… – Матвей проговорил странное имя вслух и словно лёгкий ветерок коснулся его щеки. Он встряхнул головой, уклоняясь от нежных воздушных пальцев. – Что такое? Я по ней скучаю?