Жагин тяжел вздохнул и громко икнул, выдохнув со стоном, идущим из глубины души:

– Абзац… Кошмар паралича сознания – обрушилось сознание… У меня весь хмель сошел… Придется из горла твоим армянским марочным коньяком воспользоваться, чтобы прогнать кошмар, навеянный чтением рассказа нашего с тобой земляка… – Сделал несколько мощных глотков, задумался, ожидая хмельного опьянения и спросил. – И этот мотив любовников сына и матери, Эдипова комплекса в «Соляном амбаре» продолжит свое развитие и отразится на судьбе Пильняка и революции 1917-го, и контрреволюции 1937-го, судя по твоим пометкам на закладках – не так ли?..

– Так, – сказал с потаенной печалью Александр. – И мотив этот перенесется жутким образом на контр-контрреволюции 1990-х, в наши дни потрясений народных, так-то вот, друг ситный Серёга, в жутко интересное и опасное время нам выпало с тобой жить и осознавать трагедийные повороты истории…

– Так, я продолжу зачтение мистического эпилога из «Откоса» через многие годы:

«Агроном Сергей Александрович Березин был проездом в Нижнем Новгороде. Он зашел в дом своего гимназического своего друга Дмитрия Клестова. Был май, когда полошится и полошит людей и гулами Волга… Дверь долго не отпирали. Дверь отперла старуха с пледом на плечах. Это была Наталья Дмитриевна. Она сразу узнала Сергея.

– Это вы, Серёжа, – сказала Наталья Дмитриевна. – Революция уже кончена? Вы знаете, Дмитрий не вернулся с фронта, я думаю, он погиб.

Окна в гостиной не были выставлены. Наталья Дмитриевна прошла к окну и стала к спиной у Сергею Александровичу. После золотого дня в комнате было темно, и на фоне окна был виден только силуэт Натальи Дмитриевны. Она смотрела в окно, голова ее была опущена, руки ее были опущены, плечи ее поникли. В комнате была зимняя тишина и пахло затхлью. И теперь – не третий уже, как некогда, а Сергей Александрович знал, что у окна стоит женщина в очень большой печали, в горе – в таком горе, которое она осознала навсегда.

– Вы единственный знаете, Сережа, что Дмитрий был моим мужем, – очень тихо сказала Наталья Дмитриевна».

Жагин хлебнул армянского коньяка и горестно покачал головой:

– Я там не дочитал абзац из эпилога… И так всё муторно и жутко… Введи в курс, профессор, как плыть дальше? Как сюжет Эдипов перетечёт в роман «Соляной амбар»?

– Принципиально важно, что «Эдипов сюжет» безумно волновал воображение Пильняка, раз он включил комплекс Фрейда в свой последний, неопубликованный при жизни роман. То, что он появится на переломе эпох, меня пророчески предупредил один старый профессор, писавший программу строителей коммунизма, лежавший со мной в одной палате в ЦКБ. Его удалили из разработчиков программы, а потом и из жизни, чтобы не путался под ногами, при дворцовом перевороте, когда власть переходила от Хрущева к Брежневу… А Борис Леонидович, как я полагаю, принадлежал к группе заговорщиков под началом Шелепина, потом задвинули и Шелепина, и Бориса Леонидовича… Но пророчество осталось: выбор своего пути молодым поколением России в эпоху между революциями и переворотами, и контрреволюциями, условно говоря… Ведь революцию 1917-го уже обозвали переворотом в преддверии контрреволюции 1989-1990-1991-х, когда уже рухнул социалистический лагерь и скоро рухнет социализм в СССР, а там, глядишь, и Страна Советов… И меня предупреждал об этом старый профессор Борис Леонидович из 1964-го за несколько месяцев до бескровного дворцового переворота в Кремле…

– Пророк?..

– Да, пророк… Он уже тогда намекал открытым текстом на трагическую подоплеку событий… Как только не издевались при «развитом брежневском социализме» над тезисом Сталина, что по мере становления и упрочнения социализма всё острее станет классовая борьба. А Куусинен и Хрущев изъяли их программы термин «диктатура пролетариата», нет диктатуры сначала, потом нет яркого феномена пролетариата, а есть сфера услуг, и в итоге нет классовой борьбы, как исторического факта…