Я вернулся в свою квартиру, и часы на стене показали три часа ночи. Ноги гудели, нервы были на пределе. Закрыв за собой дверь, я повесил куртку, снял туфли и первым делом ополоснулся в душе. Вода освежила меня, хотя покой так и не пришёл. Налил немного тоника с джином – чтобы расслабиться, и плюхнулся спать прямо на диван. Я жил один уже много лет, и потому привычка распоряжаться собой как вздумается стала естественной; ни перед кем не было обязанностей… уже не было; поэтому распорядок дня всегда был хаотичным. Лишь мельком взглянув на фотографию бывшей семьи в рамке, я закрыл глаза и заснул.

Квартира холостяка была небольшой, но уютной. На стенах висели картины с пейзажами и абстракцией, которые я сам выбирал по настроению. Стол, заваленный газетами, оставался лишь с намёком на прежние увлечения – журналистика и расследования. Кухня была простой, но с хорошей техникой, и единственным украшением её служила ваза с изолированными цветами, которые быстро завяли, но стояли там из-за моей привычки не выбрасывать ненужное. В углу был диван, на котором я часто засыпал, а в шкафу скапливались вещи, которые я не носил, но не решался выбросить. Все эти мелочи говорили о жизни, которая однажды была полной, но теперь оставалась лишь напоминанием о том, как всё изменилось.

Разбудил меня, как всегда, будильник. Стрелки показывали семь утра, и первый свет дня пробивался сквозь жалюзи, создавая полосы света на полу. Утро в Бруклине было особенным – тихим, но полным ожидания. Из окна доносился звук проезжающих машин, вдалеке слышались голоса детей, которые собирались в школу. Воздух был свежим, с легким запахом утреннего кофе и влажной листвы. Я потянулся и выдал слабый вздох, осознавая, что новый день вновь принесет свои трудности и неожиданности.

Бруклин в это время года был живым, с яркими красками осени, где желтые и оранжевые листья падали с деревьев на тротуары. Узкие улочки были полны людей, и небольшие кафе наполнялись ароматами свежей выпечки. На каждом углу можно было увидеть художников и музыкантов, вносящих в атмосферу особую ноту креативности. Бруклин всегда славился своим духом свободы и разнообразием, и, несмотря на его порой мрачную репутацию, его уголки были полны жизни.

Город гудел с новой силой. Я включил телевизор и сразу нарвался на телерепортаж о трупах на пирсе. Камера показывала полицейских в защитной форме, оцепивших место происшествия. Заместитель мэра Нью-Йорка и шериф, окруженные толпой журналистов, яростно переговаривались между собой. Их лица были напряженными, и все они прекрасно знали Пасквале, главе мафии, чье имя звучало на каждом углу города. По небу кружили вертолеты, их лопасти создавали звук, похожий на гудение роя пчел, а собаки-ищейки рыскали в кустах, следуя за запахами, как будто почуяли что-то большее, чем просто улицы Бруклина. Атмосфера была напряженной и тревожной, и я ощущал, что что-то глобальное уже произошло.

Я почему-то побеспокоился: не оставил ли каких-нибудь следов своего пребывания там? Женщина-репортер сообщала, что главарь мафии был убит острым предметом, из груди вырвано сердце, и что остальных боевиков тоже протыкали как шампуром для шашлыка. Врачи-криминалисты пока не сделали выводы о том, что это было за холодное оружие, однако и так было ясно, что никто не выжил. Эфир кипел от сообщений и телефонных звонков в студию, экраны заполнились изображениями жутких последствий ночного насилия.

Я, не спуская глаз с экрана, быстро пожарил себе яичницу, позавтракав без какого-либо аппетита, после чего спустился вниз. Садясь в машину, я заметил, что оставленная мной сумка перевернута, словно кто-то её потрошил. Нет, там ничего ценного не было, но всё равно – кто-то проник в салон и обыскал. «Так, значит, меня выследили, у кого-то я на заметке», – мрачно подумал я. Хотя, может, это я сам на себя страх нагоняю? Просто вчера опрокинул сумку, а теперь свои нервы дергаю, как напряжённые струны.