Залысины надо лбом, плотно сжатые губы. Глаза прозрачные. Рыбий какой-то взгляд. Можно предположить, что особой любовью у учеников педагог Залесский не пользовался.

– Похож! Мамочки, до чего на нашего призрака похож. Только у того волосы были такие. – Янка чиркнула ребром ладони по шее чуть выше плеч. – И спина сгорбленная… а руки как будто до колен – длиннющие. Неужели вправду он? Вернее, его неупокоенный дух.

Денис перевернул страницу и теперь разглядывал исчирканный шариковой ручкой тетрадный лист.

– План усадьбы? – произнес он с любопытством. Развернул папку вверх ногами, затем обратно. – Ничего не понимаю. Писанина еще какая-то…

– Дай посмотрю.

На ветхой, с махровыми краями бумаге значилось:

Расписка.

Я, Залесский Яков Михайлович, получил от студента Монахова Николая кольцо с рубином в уплату карточного долга.

22/Х/1910 (Залесский)

– Фамилия та же. Дату видишь? Это, наверное, его предок, – благоговейно прошептала Янка.

За распиской виднелся еще один, не менее затертый листок, сверху донизу исписанный мелким неразборчивым почерком. От многократного складывания бумага совсем истерлась – строчки в местах сгибов отсутствовали. На их месте светлели дыры. Письмо буквально рассыпалось под пальцами.

– Нечитаемо, – постановил Денис и протянул папку Янке. – Пойду, ладно? А то, чувствую, наворотят они без меня.

Янка покивала в ответ, а сама впилась взглядом в пожелтевшую страницу. Разобрать написанное и правда оказалось непросто – соблюдением каллиграфии автор не отличался. Чернильные строчки то и дело сливались, наползали друг на друга, к тому же пестрили «ятями» и «ерами», о которых Янка знала только понаслышке. «Милая Асенька, – шепотом прочитала она, отчаянно щурясь. – Я все потерял. При мне осталась лишь моя душа, и то до тех пор, пока не сажусь за суконный стол. В такие мгновения кажется, что и она меня покидает…»

Милая Асенька,

Я все потерял. При мне осталась лишь моя душа, и то до тех пор, пока не сажусь за суконный стол. В такие мгновения кажется, что и она меня покидает. Сегодня отнес Якову Залесскому маменькино кольцо. Нижайше прошу Вас не сообщать ей раньше времени эту печальную новость. Я все еще надеюсь искупить вину и вернуть себе фамильную ценность. Но об этом позже. Как ее здоровье? Как Ваши занятия с Эллой Германовной? Все ли… (далее неразборчиво).

Сам я вынужден был съехать из нумеров и живу теперь у товарища. Он хороший, честный, доброй души человек и отказывается брать с меня деньги за постой, зная, в каком горестном положении я оказался по собственной глупости. Пишу как никогда много. Денег на краски не хватает, зато в печи всегда довольно угля. Часто вспоминаю Вас, дорогая Асенька. Наше любимое место – бываете ли Вы там без меня? (Неразборчиво) …тайник в бальном зале, где сокровища… (неразборчиво)… душа моя.

Я обещал рассказать Вам еще про перстень. Возможно, маменька делилась с Вами его загадочной историей. На всякий случай повторюсь. Почитай столетие назад была в нашем роду некая Ефросинья, крепостная графа Дорфа. Колдуньей слыла. Пришла она раз к самому графу и говорит – так, мол, и так, привиделась ей во сне скверна и погань, что по усадьбе хозяином ходит, графские сокровища в телеги грузит и золотом сумки набивает. И срока тому ровно семь дней. Граф так истолковал слова Ефросиньи, что придут в Светлый Яр французишки Наполеона, чтобы разграбить и осквернить все, что там было. Он и сам понимал, что встреча с врагом – вопрос времени, да только не думал, что случится это так скоро. А богатство было так велико, что за семь дней никак не перепрятать. Решил тогда граф – коли сон окажется в руку, то запалит он усадьбу со всем добром, чтобы не достались врагу ни картины, ни скульптуры, ни другое нажитое. А Ефросинье даровал хитрый перстень с камнем, похожим на крест.