Да что же это такое, слова не шли, будто он разучился говорить по-русски. Лепечет, словно малый ребенок. Васька смотрела на него с отвращением, с презрением, с испугом, как будто он и правда осмелился ее ударить. Он схватил ее за плечо, обтянутое нежным шелком. Она вырвалась.

– Вась, это не ты, – сказал он отчетливо. – Ну не ты это, поверь. Это просто лягушачья шкура, какие-то воспоминания молодости, я не знаю, откуда у тебя это, но оно тебе не нужно. У нас с тобой семья. Я тебя знаю, принимаю, люблю. Давай ты тоже себя начнешь уважать и любить? Тебя же все уважают, ценят тебя, что тебе еще надо, зачем тебе прятаться? Шкура мерзкая, уж прости, но она мерзкая, она тебе совсем не подходит!

– Это – я, – так же медленно и отчетливо произнесла Василиса. – Ты не принял – меня. Ты уничтожил – часть – меня. На этом всё.

Она подошла к окну, распахнула его и встала на подоконник. Дениса прошил ужас. Он хотел броситься к ней, но его будто парализовало. Неужели…

– Вась, ты что? – взвыл он.

Василиса вскочила на подоконник, да, прямо в шпильках, и кинулась вперед.

Он рванулся, но не успел ее поймать. Да и кто успел бы?

Нет, она не обрушилась под окном. Она вспорхнула вверх. На какое-то мгновение он забыл о том, что она не человек, а эта самая, из тех, которые финист и лебедь. Только не финист, не лебедь, не соловей, а лягушка.

Лягушка, умеющая летать.

Подумать только. Он сложился пополам и принялся истерически хохотать.

– С людьми нельзя иметь дело, – сокрушенно покачала головой маленькая русалка. – Просто нельзя.

Она только что закончила расчесывать свои длиннющие волосы, и зеленые пряди колыхались в воде, слегка фосфоресцируя. Крошечные рыбки играли в них, как в водорослях. Она махнула рукой, отсылая их прочь.

– Да можно, – отозвалась ее старшая сестра. – Только нельзя их близко к сердцу принимать. Живут мало, ведут себя глупо, обещаний не держат. Забывают все буквально на каждом шагу. Если это про них знать и многого от них не ожидать, то можно. Они… забавные.

Она уже забралась в свою постель и подтянула к подбородку легкое одеяло. Впрочем, рыбки сновали туда-сюда, и одеяло быстро съехало, открывая взгляду красивую грудь, которую так часто поминают в россказнях о русалках люди. Младшая вздохнула. Ну когда же она сама повзрослеет, когда же у нее вырастет грудь! Знай себе чеши волосы, скука смертная. Или точнее будет сказать, тоска зеленая? Зеленая, как ее волосы…

Мелкая тоже укрылась одеялом, прямо с головой, чтобы никто не прикопался, почему она так грустна.

В подводном приделе царили тишина и спокойствие. Вода становилась холоднее, русалки готовились ко сну. И как всегда, ждали, что им расскажут на ночь сказки о людях.

…Когда-то, когда складывали эти сказки, люди-человеки были им хорошо знакомы. Люди ежедневно общались с теми, кого неласково называли «нежитью», хотя их собственный век по сравнению с продолжительностью жизни этой «нежити» казался мимолетным мгновением. Придумали неловкое словцо, потому что, по мнению людей, нежить не живет и не умирает. В древности люди склонны были их почитать, даже именовали «хозяевами» и каждому выделяли, по своему убогому разумению, свой надел. Часто это отражалось в человечьих именах для их племен: домовой, водяной, полевой, леший… Иные по-другому кликали, на время смотрели: так появились ночницы и полуденницы. Боясь собственной тени, люди припечатали нежить еще более скверным словом – нечисть. Сами «нечистики» над этими неуклюжими попытками посмеивались. Они знали, что среди них есть гении, хранители, привязанные к месту или, волею судьбы, к отдельному человеку (часто ведьме или магу), но есть и просто кромешники, которые подчиняются только стихии, а больше никому. Те, кто мог перемещаться и преображаться, вполне вписались в жизнь людей, так что многие из представителей рода человеческого нынче и не догадывались о том, что «нежить» не сгинула в стародавние времена, а вполне процветает и по сей день.