– Это что?

– Понятия не имею. Но сейчас мы это выясним.

Я, наконец, разулся, отдал кроссовки девочке и, строго-настрого запретив лезть за собой, нырнул в узкий темный зев. Хотя на входе мне пришлось согнуться в три погибели, но, продвигаясь, я чувствовал, что своды медленно, но верно уходят вверх, плечи расправляются, а стены раздаются настолько, что их уже можно различить только в направленном свете фонаря. Сзади что‑то заскреблось, послышался плеск воды, и рыжая головка появилась из‑под руки с фонарем. Вцепившись в мой пояс, девочка шмыгнула носом и заявила:

– Я не хочу оставаться там одна!

Бурный поток пенился вокруг ее щиколоток, ледяная вода свободно забегала в сандалии.

– Куртку надень… чудо. – Она послушно сунула руки в рукава.

Луч фонаря плясал, выхватывая из темноты покрытые белесыми потеками стены, раскидистые ветви трещин, черную, вскипающую бурунами воду. Девочка крепко уцепилась за мой ремень и, притихшая, мелко и быстро перебирала ногами, чтобы не сорваться с этого своеобразного поводка. Гул воды усиливался. Эхо, прокатываясь и громыхая, замирало где‑то вдали, оставляя неприятный осадок, в котором смешивались страх и ощущение величия природы, отчего хотелось говорить шепотом. Я как будто снова стал студентом-первокурсником. Хуже, я ощутил азарт. Этакий исследовательский зуд в заднице. Краем сознания успел еще подумать, что, прежде чем лезть не пойми куда, не мешало бы отвести девчушку домой. Но, едва представив, какая детская обида на меня обрушится, решил не гневить судьбу и ребенка. Если бы только я доверился чутью…

Человек, разозлившись, чуть надавил на лезвие. Я зашипел от боли.

– Слушай, а может, мне попросту вырезать твой лживый язык, да и дело с концом? Если ты не стукач, никто в обозе и не почешется. Все мы тут ровно что мертвые.

Мои мозги, и так крутившиеся на предельных оборотах, закипели и не родили ничего лучше правды:

– Я не стукач! Я вообще не отсюда! Я вышел из подземного лабиринта!

Пройдя очередной поворот извилистой дороги, проделанной в твердом камне трудолюбивой водой, мы оба замерли озадаченные. Прямо перед нами большой поток, вырываясь из широкого тоннеля, дробился на множество маленьких и исчезал в десятках расщелин, подобных нашей. От всех боковых тоннелей к главному были перекинуты узкие, искусно выточенные рукой мастера мостки.

– Ну и ну…– Вздрогнув от легкого прикосновения, я увидел горящие восторгом глаза, взгляд, настоятельно требующий идти дальше.

Последняя мысль о возвращении умерла, не успев зародиться. Тронув босой ногой узорный камень, я чуть надавил, пробуя мостик на прочность и, удивляясь собственному безрассудству, осторожно, шаг за шагом перешел на ту сторону. Легкий ажур орнамента грозил рассыпаться в прах под тяжестью человеческого тела, однако мой переход завершился вполне благополучно. Мостик, изогнувшийся над бурлящей водой, оказался вполне надежным.

– Сними сандалии и иди ко мне. – Все еще не доверяя прочности сооружения, я вытянул руки к девочке. – Будешь падать, прыгай вперед, я тебя поймаю.

– Я уже купалась сегодня, – бросила та, расстегивая кожаные ремешки, однако голос ее дрожал. Я подбадривающе улыбнулся, и, легкая как ветерок, она порхнула над потоком. Тряхнув головой, откинула со лба непослушную челку, рыжий огонь лизнул ее щеки и шею.

– Пойдем? – Голубые глаза уже были устремлены вперед.

– Обуйся сперва. – Я не испытывал должного энтузиазма. – Это все чертовски неправильно. – Взгляд мой блуждал по стенам. Они сплошь были испещрены мелким замысловатым рисунком. Никогда в жизни я не видел ничего подобного. Сложные ломаные линии, как трехмерные картинки, при беглом взгляде рождали образы людей и животных, ясно угадывались силуэты крепостных стен и башенных шпилей, светило солнце, облака бежали по небу. Но стоило посмотреть на рисунок прямо, как наваждение исчезало, и глаз не был в состоянии зацепиться за что‑либо в этом диком переплетении прямых. – Ты тоже видишь это?