Он стоял так, пока, наконец, огонь не добрался до фильтра.

Едва доктор не перешагнул порог своей комнаты, как вновь услышал крик. А потом ещё. И ещё.

Следующие несколько долгих дней в больнице стали для пациента последними – Даня, на удивление, почти вылечился: ужасные раны на руке идеально затянулись, тело почти не болело, с лица словно стерли почти все ссадины и царапины, оставив только один шрам, в три полосы – он тянулся почти от самых уголков губ и до поблекшего глаза. Но, как известно, шрамы украшают мужчину. Сам же глаз уже утратил всякую способность видеть, а потому был скрыт за повязкой. Теперь, Даня напоминал больше незадачливого пирата, нежели солдата. Но в оставшемся глазу горела животная ярость. За все те мгновения, когда он приходил в сознание, он проклинал Егеря в случившемся. Все полу бредовые кошмары, что преследовали Даню, были пропитаны недавними событиями. Одна, всего одна мысль не давала новобранцу спокойствия: как Егерь это допустил? Единственным желанием юноши было вскрыть глотку этому самонадеянному ублюдку, что допустил смерть всего отряда, Артёма..

– Ублюдок, – прошипел солдат, когда пришел в себя. Его не смутило, что рядом стоял Соловьев.

– Это ты мне, Данил?

– А? Нет. Не вам…

Ему предстояло многое осмыслить.

Спустя несколько часов он впервые поднялся и, на удивление престарелого врача, довольно быстро вернулся в жизнь. Впервые за столько мучительных дней ему удалось нормально поесть. Пусть это и был самый паршивый, наполовину опустошенный сухпаёк, парень не возражал, хотя, кажется, жрать захотелось ещё больше.

Доедая банку тушенки, он все еще с недоумением поглядывал то на врача, то на себя. Было что-то во всем что-то подозрительное, иллюзорное и ускользающее из-под пальцев. Будто он так и не вышел из своих кошмаров. Сердце стучало, руки нервно дергались, не позволяя удержать мясо в ложке. Юнец то и дело ощупывал повязку, не веря, что действительно утратил половину зрения. Несколько раз даже пытался приподнять черную повязку, но, поймав на себе суровый взгляд врача, прекратил попытки. Наконец, закончив трапезу, обратился к Соловьеву:

– Это же всё… правда? – голос дрожал, выжившвший то и дело нервно глотал воздух.

– Да, все правда. Повезло, что мы тебя вытащили, – мрачно ответил доктор, перебирая в руках старенькие, запыленные временем очки.

– Мы? – спросил Даня, но тут же одернулся.

«Все передохли из-за него… Даже дядя… А он считал этого мудака своим другом… – нахмурился юнец, но ничего не сказал. – Нужно идти в казармы, там все переварю.»

– В общем, спасибо вам за все… Мне надо идти.

– Стоять, – старичок крепко вцепился в плечо мальчишке. – Ты уж прости, но пока тебе никуда нельзя.

– Это ещё почему?

– А потому, – врач вздохнул, постепенно разжимая пальцы, – что ты подцепил болячку. Очень скверную болячку.

– Что…

– Не перебивай старших. – спокойно, но с предельной серьезностью ответил врач. – Вирус, хворь, порчу, называй как хочешь. По-хорошему, ты сейчас должен лежать со своими товарищами глубоко под землей. Но, божьим чудом или дьявольским промыслом, ты выжил, заплатив всего лишь глазом.

Даня недоумевал.

– Так вышло, что все полегли и остался ты да Егерь, – продолжил Док. – Тебя забила лихорадка, а потому ему пришлось тащить тебя на себе, до самого пункта. Мало того, он ещё и обеспечил твоё лечение: притащил ворох лекарств, без которых бы ты… – врач провел пальцем по горлу. – А ты жив-здоров. Только вот болен.

Парень еще раз недоверчиво посмотрел на врача, вдохнул неприятный, больничный запах фенола. Поморщился.

В голове шуршали обрывки мыслей, эмоции сменялись одна на другую ежесекундно, а предметы вокруг да и сам Соловьев расплывались и снова обретали черты.