– Клиппер. – Бесконечная горечь звучала в его голосе. – Тай Клиппер. Пусть он о ней позаботится.

– Я прослежу.

– Она всегда носила кольцо на среднем пальце правой руки. Четырехгранный розовый турмалин в обрамлении мелких зеленых турмалинов. Серебряный ободок. Это родители ей подарили на совершеннолетие.

– Понятно.

– Ты говоришь, в подвале ее дома. Ей незачем было туда спускаться.

– Там есть шкафы, – возразила Ева.

– У нее не было шкафа. Она мне как-то раз говорила, что они там слишком дорого дерут за эти шкафчики. А я сказал: если ей надо что-то хранить, пусть хранит у меня. Но она сказала, что не так уж много добра у нее накопилось и в дополнительном месте нужды нет. Так зачем она спустилась в подвал?

– Я это узнаю, – пообещала Ева. – Клянусь тебе, Моррис, я узнаю, кто это сделал и почему.

Моррис кивнул, не оборачиваясь. Он упорно смотрел на людей, на движение, на жизнь за окном.

– Есть какое-то внутреннее ощущение… Когда связываешься с копом, кто бы это ни был – друг, любовник, просто коллега, – всегда каким-то шестым чувством понимаешь, что есть риск их потерять. Я стольких мертвых копов обрабатывал – мне ли не знать! Но надо об этом забыть, надо запереть это потайное место, потому что… нельзя же жить без любви, без друзей… Это твоя работа, твоя жизнь. Но в глубине души ты знаешь, ты всегда помнишь. И все же, когда это случается, не веришь. Это кажется… таким невозможным. Кто знает смерть лучше, чем я? Чем мы с тобой, – поправился Моррис, поворачиваясь к Еве. – И все равно не верится. Она была такая живая… А теперь ее нет.

– Кто-то отнял у нее жизнь. Я их найду.

Он опять кивнул, с трудом дотащился до кушетки и рухнул на нее.

– Я влюблялся в нее. Знаешь, так… постепенно. Мы оба словно падали в безвоздушном пространстве – долго, неторопливо. Нам не хотелось спешить, хотелось наслаждаться этим, смаковать. Мы все еще узнавали друг друга. Мы были еще на той стадии, когда стоило ей войти в комнату, стоило мне услышать ее голос, как все у меня внутри начинало петь.

Моррис уронил голову на руки.

Умение утешать не было в числе присущих Еве Даллас качеств. Вот Пибоди, подумала Ева, нашла бы верные слова, верный тон. Сама Ева могла лишь действовать по наитию. Она подошла к Моррису и села рядом с ним.

– Скажи мне, что для тебя сделать, и я это сделаю. Скажи мне, что тебе нужно, и я это достану. Ли…

Она никогда раньше не называла его по имени. Возможно, тут сработал эффект неожиданности. Как бы то ни было, Моррис повернулся к ней. А когда он повернулся к ней, Ева обняла его. Он не развалился на куски, не стал рыдать, просто прижался щекой к ее щеке.

– Я должен ее увидеть.

– Знаю. Дай мне немного времени. Мы о ней позаботимся.

Моррис отодвинулся.

– Ты должна задавать вопросы. Включай свою камеру и вперед.

– Ладно. – «Стандартная процедура, – подумала Ева. – Это ведь своего рода утешение, не так ли?» – Скажи мне, где ты был вчера вечером с девяти до полуночи?

– Работал почти до полуночи, взял сверхурочные, надо было разобраться кое с какими бумагами. Мы с Амми на той неделе собирались прихватить несколько дней и махнуть на долгие выходные в Мемфис. Даже забронировали номер в гостинице. Решили погулять по парку, заглянуть в Грейсленд[2], послушать музыку. Я говорил кое с кем во время ночной смены. Могу дать тебе имена.

– Мне не нужны имена. Проверю твой журнал на работе, и мы двинемся дальше. Она тебе что-нибудь рассказывала о своих делах? О работе? Ее кто-нибудь тревожил? Смущал?

– Нет. Мы вообще старались не говорить о работе. Она была хорошим копом. Любила находить ответы. Она была собранной и дисциплинированной. Но она не жила своей работой. Она не такая, как ты. Для нее работа… это была просто работа. Но она была умна и делала свое дело хорошо. Я это видел всякий раз, как нам случалось пересекаться по работе.