На улице действительно было тепло – конец мая, солнце уже не просило разрешения, а просто било в лицо. Воздух тёплый, густой, с запахом распаренного асфальта, листвы и усталости. Люди шли быстро, уставившись в телефоны или в землю, и ни один взгляд не задержался на ней. И это давало странное ощущение свободы – быть невидимой, пока готовишься стать центром нелепого театра.

Спускаясь по эскалатору, Валя старалась не смотреть на себя в отражающих поверхностях. Волнение внутри нарастало, как будто её вело не на платформу, а на сцену, где уже собрались критики. Её сердце билось ровно, но ноги немного дрожали, и с каждым шагом вниз казалось, что ступени уводят её не в метро, а в какое—то тщательно приготовленное приключение с запахом ржавчины и адреналина.

Она встала у края платформы. Дождалась поезда. Вошла в вагон. Села у окна. Сделала вид, что смотрит в телефон. А на самом деле – изучала пассажиров. Один – с наушниками, другой – с пакетом и уставшим взглядом. Третий – с газетой. Вот он – подходящий кандидат: самый обычный, ничем не примечательный, но именно в этом и заключалась его идеальность для первого боевого столкновения с женским телом в полёте. Кляпа шепнула:

– Он. Всё как репетировали. Без истерик. Без пафоса. Просто подойди. Просто оступись. Просто рухни, как будто это была любовь с первого шага.

Валя, уткнувшись в ворот свитера, ехала в вагоне и считала сердцебиения. Кляпа давала инструкции:

– Видишь вон того? С газетой. Прекрасно. Возраст – сорок. Лицо – скучающее. Ослабленная бдительность. Идеально. Подходим, оступаемся, падаем. По возможности – грудью. Без крика. Без трагедии. Просто лёгкое «ой». И взгляд. Ты знаешь, какой. «Извините, я нежданно обрушилась на ваш мир».

Валя сделала шаг. Потом второй. Потом, в последний момент, подскользнулась на собственной нерешительности, нога поехала вбок, сумка перевесила, и всё тело накренилось, как плохо построенный небоскрёб.

Падение получилось. Потрясающее. Она рухнула прямо на мужчину с газетой с такой грацией, будто прыгала в последний вагон, но не в поезд, а в преисподнюю. Газета взлетела. Очки отлетели прочь. Мужчина схватился за сердце, выдал сиплый звук и начал сползать.

– Господи, – только и смогла сказать Валя, сидя на полу в позе поражённого покемона. – Простите. Я не специально. Хотя, если честно, не уверена.

– Это инсульт? – прохрипел он. – Или у меня галлюцинации?

– В смысле – у вас? – обиделась Валя. – Это со мной всё случилось.

Мужчина достал из кармана мятную конфету и сунул ей в ладонь.

– Возьмите. Может, поможет.

– От чего? – уточнила она.

– От жизни.

Остаток пути в метро Валя проделала, уткнувшись в телефон и молча желая провалиться под землю прямо сейчас, а не на следующей станции. Добравшись до дома, она заперлась, мысленно клянясь, что ноги её в метро больше никогда не будет.

Утро было тише, чем вчера. Ни фанфар, ни истерик, даже вибромолот не пикал. Валя проснулась с лёгким чувством, что, возможно, всё это ей приснилось – и Ваня на табурете, и падение на мужчину с конфетой, и аплодисменты санитаров.

Она лежала молча, пока не услышала голос внутри.

– Сегодня мы займёмся вокальной эротикой.

Пауза.

– Прости, чем?

– Голосом. Воздухом. Тем, что ты всегда тратишь на «Извините» и «Я просто бухгалтер». Сегодня ты будешь кашлять.

– Что?

– Кашлять, – чётко повторила Кляпа. – Но не от пыли. Не от злости. А от желания. От лёгкой, многообещающей томности. Чтобы каждый вдох говорил: «Я – дразнящая загадка с небольшим першением». Мы поставим голос, Валентина. Мы поставим дыхание. И если повезёт – кого—нибудь поставим на колени.