Сергей Валентинович издал звук, которого не предусматривал ни один корпоративный стандарт. Что—то среднее между икотой и щелчком замка в номере с «двуспальной» галкой напротив фамилии Валентина.

Валя моргнула. Мысль пришла поздно, но точно:

«Особенно статьи Уголовного кодекса».

Дверь за Валей захлопнулась, но звук этот она слышала как глухой хлопок крышки гроба по собственной репутации. Мир стал вязким. Воздух – слишком плотным, свет – ядовито белым, шаги – как будто под ней прогибался линолеум, делая вид, что хочет её съесть. Она вышла из кабинета не как человек. Как событие. Как взрыв моральной дисциплины в отдельно взятом офисе.

Каждый, кого она проходила, оборачивался. У кого—то глаза расширялись, у кого—то сужались. Кто—то открывал рот и тут же его закрывал, как шторку в автобусе, в которую ударило солнце стыда.

Валя не смотрела ни на кого. Глаза были направлены вниз, но она чувствовала, как взгляды прилипают к её лопаткам, талии, заднице. Кто—то смотрел, как на сотрудницу, которая впервые нарушила регламент. Кто—то – как на женщину, которая знает, где находится мужская слабость и как на неё наступить шпилькой. А кто—то просто завидовал – люто, сжато, в желудке, в надпочечниках, во всей финансово—учётной системе организма.

Юрист Захаров, известный своей склонностью к одышке и неуместным восклицаниям, отодвинул стул с таким лицом, будто мимо него сейчас проносили радиоактивную бабу. Люся перекрестилась второй раз за день – рекорд, если учитывать, что на первом этаже у них вместо иконы висела налоговая декларация. Она вздохнула, как будто увидела в Вале не коллегу, а персональное олицетворение того, чего она больше всего боялась: секса без плана закупок.

Валя добралась до своего места, как будто через минное поле. Села. Медленно. Осторожно. Стул будто застонал под весом её нового статуса. Руки легли на стол, но пальцы не слушались. Они просто были. Декорация. Монитор мигнул, открылся Excel, ячейки приветливо моргнули, как будто хотели сказать: «Мы не осуждаем, мы просто считаем».

Взгляд упал на цифры, но сознание не регистрировало их. Таблица напоминала ей мозаику, собранную из осколков утраченного достоинства. Внутри всё гудело. Сердце – как стиральная машина на отжиме. Живот – как фонд социального страхования: вроде бы существует, но ощущается только в моменты кризиса.

Валя прикрыла лицо ладонями. Горячо. Ладони пахли пиджаком начальника. И его парфюмом. И ещё чем—то… двусмысленным.

– Я кончена, – прошептала она. Без надрыва. Просто как факт. Как строка в акте приёма—передачи моральной стабильности.

На секунду даже Кляпа молчала. Видимо, прислушивалась к звукам оргии в голове Вали. А потом ожила. С хрустом, как будто разминалась после сиесты на подкорке.

– Кончена? Серьёзно? – протянула она с издёвкой. – Девочка, ты не кончена. Ты только начинаешь. Это не конец – это эрекция карьерной лестницы. У тебя только что произошло зачатие новой должности. Ты теперь в системе как “отдел возбуждения и специальной коммуникации”.

Валя не отвечала. Ладони всё ещё были на лице. Но в ушах уже начинался тот внутренний жар, как в момент, когда понимаешь, что случайно отправил начальнику стикер с поцелуем. А потом решил не извиняться. А потом получил смайлик в ответ.

Кляпа продолжала:

– Ты думаешь, что всё рушится? Да ты офисную матрицу только что сломала одним “ммггкх”! Твой стон в кабинете уже ходит в аудиоформате по маркетингу. А Excel? Он теперь считает тебя как переменную с непредсказуемым результатом. Всё! Ты не сотрудник. Ты условие задачи с повышенной влажностью.